неожиданно понял, что вытесываю колья для ограды огорода. Я начал отвечать на приветствия всех встреченных, и молодой чесальщик даже спросил моего совета, как ему лучше наладить свой станок.
Складываю в кучу заостренные колья, в углу сада, за домом. Маленький топор остр и легок, он позволяет мне работать сидя и не прилагая особых усилий. На какое-то мгновение у меня вновь возникает перед глазами юноша, коловший дрова на заднем дворе пастора Фогеля… тысячу лет назад… Но я стараюсь побыстрее прогнать это воспоминание.
Светловолосая девочка, беззубо улыбаясь, подходит ко мне:
— Ты Лот?
Мне по-прежнему трудно выдавить из себя хоть слово.
Я бросаю работу, чтобы не поранить ее щепками.
— Да. А ты кто?
— Магда.
Она протягивает мне разрисованный камешек.
— Я раскрасила его для тебя.
Недолго верчу его в руках.
— Спасибо, Магда, ты очень добра.
— А у тебя есть маленькая девочка?
— Нет.
— А почему?
Прежде ни один ребенок никогда не задавал мне вопросов.
— Не знаю.
Она появляется совершенно неожиданно, в руках — мешочек с семенами.
— Магда, пойдем, мы должны засеять огород.
Вновь тот же древний жар. Слова вылетают сами по себе:
— Это твоя дочь?
— Да.
Катлин улыбается, делая день светлее, берет малышку за руку и смотрит на колья.
— Спасибо за то, что ты делаешь. Без ограды огород не просуществует и дня.
— Спасибо вам за то, что нашли мне занятие.
— Ты останешься с нами?
— Не знаю, мне некуда идти.
Крошка выхватывает мешок из рук матери и бежит в огород, бормоча что-то себе под нос.
Голубые глаза Катлин не дают покоя моему животу.
— Оставайся…
ГЛАВА 5
Элои ведет переговоры с двумя людьми, одетыми в черное, — у них вид серьезных, расторопных коммерсантов.
Я жду, сидя в отдалении: создается впечатление, что он на короткой ноге с этими людьми и общается с ними в свое удовольствие. Мне интересно, догадываются ли они, о чем он действительно думает.
Они прощаются друг с другом эффектными поклонами и фальшивыми улыбками, в чем никому и никогда не удавалось превзойти Элои. Обе напыщенные вороны уходят, не удостоив меня и взглядом.
— Это хозяева типографии. Я заключил с ними сделку — хочу использовать ее. Пришлось пообещать, что у них не будет неприятностей с цензурой, но нам придется соблюдать осторожность.
Он говорит со мной, словно уже как божий день ясно, что я стал одним из них.
— Представляю, какие деньги тебе приносят твои «знакомства»…
— Повсюду есть люди, способные понять то, что мы им скажем. Нужно общаться с ними и находить новые деньги, чтобы печатать и распространять наши послания. Свобода духа не имеет цены, но этот мир стремится для каждой вещи определить ее цену. Мы должны твердо стоять на земле: здесь у нас все общее, мы живем безмятежно и просто, работаем, чтобы обеспечить себе средства на жизнь, и поддерживаем знакомства с богатыми людьми для того, чтобы они финансировали нас. Но внешним миром правит война между странами, торговцами и церковью.
Обескураженно пожимаю плечами:
— И кого именно вы ищете? Человека, который сможет вращаться в этом мире, где все режут друг другу глотки? Того, кто оказался способен там выжить?
Очередная обезоруживающая улыбка, но уже с искренностью, которой торговцы не удостоились.
— Нам нужен некто толковый и расторопный, тот, кто сможет участвовать в интригах и вовремя шептать нужные слова в нужные уши.
Мы смотрим друг на друга.
— История длинна и запутанна, иногда память подводит меня.
Элои серьезен:
— Я не спешу, а ты наберешься сил, избавившись от всего, что мучает тебя.
Все так, словно мы всегда планировали это, словно он ждал меня, словно…
— Я знаю, ты встретился с Бальтазаром. Это он заставил тебя изменить мнение?
— Нет. Это сделала маленькая девочка.
Кабинет погружен в полумрак, разрываемый потоком света, струящегося сквозь закрытые ставни. Элои предлагает мне рюмку ликера и свое безмолвное внимание.
— Что ты знаешь о крестьянской войне?
Он качает головой:
— Не много. Когда я побывал в Германии в 1525 году, то встретился с братом, с которым какое-то время переписывался: его звали Йоханнес Денк, свободная душа, готовая сбить спесь и с папистов, и со сторонников Лютера. Но, как я тебе говорил, тогда я был молод и не так прозорлив.
Имя холодит кровь, заставляет всплыть на поверхность воспоминания: лицо, семью.
— Я хорошо знал Денка. Я боролся с ним плечом к плечу вместе с людьми, которые действительно считали, что смогут положить конец греху, неверию в Бога и несправедливости на земле. Наша надежда развеялась на равнине под Франкенхаузеном 15 мая 1525 года. Тогда я бросил человека на произвол судьбы, отдав его в руки ландскнехтов. Я унес с собой его сумку, полную писем, имен и надежд. И подозрение о том, что нас предали, продали войскам князей, как скот на ярмарке. — До сих пор тяжело произносить это имя. — Этим человеком был Томас Мюнцер.
Я не вижу его, но чувствую охватившее его изумление, возможно, даже недоверие человека, словно он говорит с призраком.
Его голос звучит едва слышно, как шепот:
— Ты действительно сражался вместе с… Томасом Мюнцером?
— И я тогда был молод, но достаточно проницателен, чтобы понять: Лютер предал дело, которое вручил нам. Мы отдавали себе отчет, что должны будем продолжить путь с того самого места, где монах сложил оружие. История и должна была так окончиться, на покрытой трупами равнине. Но я, несмотря ни на что, выжил.
— Денк погиб там?
— Нет. Ему поручили собрать подкрепление для битвы, но он так и не смог подойти вовремя.
Воспоминания даются мне с нечеловеческими усилиями.
— Под Франкенхаузеном я погиб в первый раз. Но не в последний.
Отпиваю глоток ликера, чтобы освежить память.
— В течение двух лет… двух бесконечных лет… я прятался в доме лютеранского пастора, который
