ФРИДРИХ. М-да? Мне передали, что была сожжена часовня в какой-то деревушке.
ЦЕЙС. Если точнее, речь шла о капелле Пресвятой Богоматери в Маллербахе на дороге между Альштедтом и Кверфуртом, во владении францисканцев из монастыря в Нойдорфе. Во время воскресной службы стащили колокол, а на следующий день ее подожгли. Я послал двух надежных людей погасить пламя, но там была охрана, и они потом рассказывали, что им пришлось идти защищать лес от пожара, так как капеллу было уже не спасти.
ФРИДРИХ. Пока ничего нового. Святоши из Нойдорфа проявили необыкновенный педантизм, описывая ситуацию, когда просили о моем вмешательстве. Если память не изменяет мне, я, кажется, писал вам, требуя не допустить ухудшения положения, отыскать, на кого можно свалить вину, подержать его денек в тюрьме и заставить выплатить символическую сумму в качестве компенсации. Чтобы эти священники воспринимали меня как защитника веры, а не того, кто слишком симпатизирует распустившему хвост сборщику налогов!
ЦЕЙС. Но все в городе понимают, что поджигатели были сторонниками проповедника. Ваше сиятельство, только представьте, они создали лигу, «Союз избранных», как они ее называют, у них есть оружие. Будет сложно избежать открытого конфликта, не ударив в грязь лицом…
ФРИДРИХ. Значит, ответственность за это должна быть возложена на пресловутого Мюнцера?
ЦЕЙС: Конечно… и на его жену, эту Оттилию фон Гершен! Когда я искал виновного, эта ведьма постаралась настроить против меня все население.
ФРИДРИХ. Они уже натравливают на нас и своих женщин…
ЦЕЙС. Насколько мне известно, эта сумасшедшая одержима почище своего муженька. Ее просто боготворят и женщины и мужчины.
ФРИДРИХ. Продолжай, Цейс, ну и чем же все закончилось?
ЦЕЙС. Мне пришлось вызвать подкрепление, а жена проповедника принялась вопить, что чужаки пытаются захватить Альштедт и что я продался… Они хотели расправиться со мной!
ФРИДРИХ. И были абсолютно правы: ты сам подставил им собственный зад!
ЦЕЙС. Но что я мог поделать?! Францисканцы не давали мне покоя. В конце концов ко мне заявился целый отряд горняков из графства Мансфельд, человек пятьдесят, чтобы узнать, здоров ли Магистр Томас, все ли мирно и не нужна ли мне их помощь, и потребовали, чтобы подозреваемый в поджоге капеллы предстал перед ними… После этого визита я отказался от каких-либо насильственных действий. Я не хочу нести ответственности за разжигание волнений во владениях вашего сиятельства.
ФРИДРИХ. Замечательно, Цейс. А теперь я скажу тебе, что думаю об этих делах. Вы хотели пылкого проповедника, который наведет лоск на ваш провинциальный городишко. Но этим типом оказалось сложно манипулировать — он присвоил себе функции городского совета, вложил в руки простонародья несколько камней и навозные вилы, и вы с графом Мансфельдом обделались. А теперь приходите просить о помощи.
ЦЕЙС. Но, ваше сиятельство…
ФРИДРИХ. Молчать! Мне кажется, это вполне в вашем духе. Тем не менее такие вещи происходят в последнее время почти повсюду. Они начинаются с разграбления церквей и заканчиваются требованием создания муниципального совета для каждой занюханной деревушки. Крестьянские волнения начались по всей Германии, и нельзя оставлять на свободе горячие головы. Через пару недель к вам прибудет мой брат герцог Иоганн[11] с моим племянником Иоганном-Фридрихом. Подготовь им соответствующий прием, постарайся понять, что курфюрсту не нравится подобная агитация и что если народ уже настроен против францисканцев Нойдорфа, следует обращаться непосредственно к его представителям, через бургомистра или через своего проповедника. В любом случае, организуй им встречу с этим Томасом Мюнцером. Просто скажи ему, что мы, возможно, призовем его ко двору и что он должен подготовить проповедь, в которой выскажет свои идеи. В конце концов, он еще проходит проверку и должен получить наше высочайшее одобрение, чтобы стать пастором в вашей церкви.
ЦЕЙС. Ваше сиятельство всегда и всему находите лучшее решение.
ФРИДРИХ. Так-то оно так, только слишком часто оказывается, что у подданных, которые должны воплощать его, просто тупые головы.
Я улыбаюсь своим мыслям, тьма поглощает их очертания, возвращая ко мне Магистра Томаса на заре того великого летнего дня…
ГЛАВА 13
— Открой Библию, друг мой.
Голос неожиданно поднимает меня со стола, за которым я, должно быть, проработал всю ночь. Я почти сплю, губы склеились, язык не ворочается, я поворачиваюсь со стоном:
— Как?
Опухшие глаза человека, писавшего при слишком слабом свете, показывают на книгу на столе.
— Первое послание к коринфянам. Читай, прошу тебя.
— Нет, Магистр, вы должны хоть немного поспать, или у вас не будет сил говорить… Отложите ручку и ложитесь в кровать.
Он улыбается:
— У меня еще есть время… Прочитай мне вот этот отрывок.
Качаю головой, но открываю Библию и принимаюсь искать. Его способность обходиться без сна не перестает изумлять меня.
— «Но я писал вам не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе. Ибо что мне судить и внешних? Не внутренних ли вы судите? Внешних же судит Бог. Итак, извергните развращенного из среды вас».
Пока я читаю, он молча кивает. Наверное, размышляет о словах, всплывших в памяти. Неожиданно он поднимает глаза, в которых, непонятно почему, нет сна:
— И как ты думаешь, что имел в виду апостол?
— Я, Магистр?
— Ну да. Как ты думаешь, что это значит?
Я лихорадочно перечитываю слова святого Павла, и мой ответ исходит от сердца:
— Что мы правильно поступили, когда сожгли храм идолопоклонников. Что францисканцы из Нойдорфа называют себя монахами, но проявляют корыстолюбие и побуждают народ обоготворять изображения и статуи.
— Ты сделал это в рвении своем. Но ты не забыл о том, что есть некто, кому Бог вручил меч, подходящий для этой цели? Кто служит Богу, чтобы воздать по заслугам всем, кто творит зло?
— Павел утверждает, что для этого нам и дана власть. Но она не для нас, без нас никто не покарает эту банду идолопоклонников и лихоимцев!
Он сияет:
— Именно так. Корыстолюбие избранных вынуждает вырвать меч из рук власть имущих, дабы сделать то, чего не делают они: защитить народ и христианскую веру. И разве Писание не учит нас, что правители, позволяющие святотатству процветать, не исполняют своих обязанностей и превращаются в пособников зла? Значит, по словам апостола, они должны быть извергнуты из нашей среды, как развращенные.
От столь необычных слов я содрогаюсь, как от удара кулаком, а он начал читать свою рукопись:
— «Христос и Павел убедили меня, и это полностью соответствует духу божественного закона, что нечестивых правителей надо убить, и в частности, священников и монахов, испохабивших ересью Святое Евангелие и, тем не менее, провозглашающих себя первыми среди христиан».
Такого просто не может быть, я с трудом сглатываю:
