вечно рассматривала свое лицо, эта Лариса: Мелани тоже могла бы так делать, если бы она была в состоянии хоть какое-то время смотреть на себя в зеркало.
Вернувшись в свою комнату, она вытащила мобильник.
— Мам?
— Привет, Мел. Не хочешь заехать поужинать? У меня в духовке пирог с ягненком.
— Да нет, не надо. Я хотела спросить — можно мне ненадолго одолжить машину?
— Конечно. Сегодня вечером она мне не нужна. Но верни ее до утра. Утром я на ней поеду на работу.
— Да мне совсем на чуть-чуть. Хотела с подружками прокатиться в «Чинук», а автобуса не дождешься.
— Ты же знаешь, детка, если бы ты жила дома, у тебя было бы куда больше свободы.
— Мам, мне слишком много лет, чтобы жить дома.
Она надела куртку и прошла несколько кварталов, отделявших ее от дома, как она по-прежнему его называла. Пансион она никогда не сможет назвать домом, как бы ни была добра миссис Кемпер. Как только она пришла, мать засыпала ее вопросами о занятиях и соседках, и прошла целая вечность, прежде чем ей удалось уйти.
И вот она была на месте, припарковалась чуть в стороне от жилища Ублюдка и ждала… она сама толком не знала, чего ждет. Его машина стояла на подъездной аллее, в доме горел свет. В таком домище не станет жить одинокий человек: слишком уж огромный, и вид у него как у загородной виллы.
Если он выйдет, она с ним заговорит. Только вылези, ублюдок, и я тебе все выскажу, все, что про тебя думаю. Дай мне высказать, во что мне это обошлось, все, что ты со мной проделал. Как я всю жизнь чувствовала в себе эту мерзость, и стыд, и вину. Если он выйдет, она ему скажет, что не в состоянии даже поцеловать парня, не вспомнив об Ублюдке, не увидев прямо перед собой его лицо, его член, его ручищи. Руки, которые хватали, ощупывали, сгибали. Руки, которые держали фотоаппарат.
Она расскажет ему, как, заходя в интернет, всякий раз задает себе вопрос: а вдруг где-то выложены ее фотографии? Иначе зачем он все это снимал? Она скажет ему, как готова была сгореть от стыда, думая о них. Даже сейчас стыд карабкался вверх по ее спине, по плечам, по шее, точно крапивница, и уши у нее горели.
Она решила, что ее тошнит, но волна рвоты превратилась в волну тоски, прокатившуюся сквозь грудь, вверх, в глаза, которые тут же защипало от слез. Она не будет плакать; она запретила себе плакать. Она смотрела на этот кирпичный дом с его большим двором и большим гаражом и думала: ах ты ублюдок, если у тебя там, в доме, новая жена, я ей все выложу. Я во всех подробностях расскажу ей, что ты со мной делал, и она бросит тебя и, может быть, даже пожалуется на тебя в полицию, я должна была сделать это еще много лет назад.
Да, надеюсь, у тебя есть жена. И я надеюсь, что она молодая и красивая, и я надеюсь, что ты ее обожаешь, потому что я хочу, чтобы, когда я договорю, она тебя бросила — так быстро, что ты почувствуешь, как у тебя ломаются ребра.
— Выгни спинку, детка. Ну же, Мел. Выгни спинку. Отлично. О, ты сейчас такая красавица!
Фотоаппарат щелкает, щелкает, щелкает, а он подходит все ближе, ближе, иногда он в каких-то дюймах от нее. Новые указания:
— Так, теперь ложись на животик и притворись, как будто спишь.
Запах крахмала от гостиничных простыней, они такие жесткие и хрустящие, не то что уютные домашние. В окно пробивается солнце и веселая музыка с аттракционов: каллиопы,[46] электроорганы, металлофоны, рок-музыка. Вопли детей, съезжающих с водяной горки, крики молодых матерей, катающихся на карусели, Рогатке, Диком мышонке.
— Папа, а можно мы покатаемся на Диком мышонке?
— Скоро покатаемся, лапуля. А пока закрой глазки.
Щелк, щелк, щелк.
С закрытыми глазами:
— Пап, а теперь можно покататься на Диком мышонке, ну пожалуйста?
— Скоро пойдем, Мел. Так, эту простынку надо бы чуть пониже.
Щелк, щелк, щелк.
— Папа, ты обещал.
— Я помню, милая. О, ты такая красавица, прямо съел бы тебя!
Щелк, щелк, щелк.
И потом он начинает резвиться, мокро целует ее в шею, щекочет ей ребра, пока она не начинает задыхаться. Такое удовольствие! И потом он оставляет ее — запыхавшейся и в полном восторге.
Она спрыгивает с кровати, ищет свои шорты и остальную одежду.
— Что ты делаешь, Мел?
— Одеваюсь. Хочу на Дикого мышонка.
— Золотце, мы обязательно пойдем покататься на Диком мышонке, я же обещал. Но сейчас тебе надо лечь обратно в кроватку.
Он подхватывает ее под мышки и опускает спиной туда, куда ему хочется. На нем уже нет никакой одежды, и она знает, что сейчас случится. Она все время это знала, просто не хотела об этом думать. Ей так хотелось сюда поехать. «Волшебный мир»!
— Я не хочу в кроватку. Я хочу на аттракционы. Ты обещал.
— Давай с тобой договоримся, Мел. Да, мы пойдем на аттракционы. Но на какие — это будет зависеть только от тебя. Каждый аттракцион ты сможешь сейчас заработать, если сделаешь какую-то вещь для папочки. Сделаешь одну вещь — получишь за это карусель. Сделаешь другую — получишь Рогатку. А если ты сделаешь для папочки одну очень-очень суперскую штуку, получишь Дикого мышонка. Но сначала давай-ка прижмемся друг к другу потеснее.
Он крепко сжимает ее, обвивая грудь, точно удав.
— Помнишь, что я про это говорил, лапочка? Про то, что это будет наш с тобой секрет?
— Да.
— Нельзя рассказывать маме. И никому нельзя. Помнишь?
— Помню.
— Никогда-никогда, правда?
— Никогда-никогда.
— А если расскажешь — что будет?
— Приедет полиция, заберет меня и посадит в дом для плохих девочек.
— Точно. А мы же не хотим, чтобы так было, правда? Ну вот, а теперь мы с тобой будем очень-очень дружить.
С тех пор прошло больше десяти лет, и вот Мелани сидит в маминой машине, наблюдает за домом Ублюдка и надеется, что он оттуда выйдет. Она роется в рюкзаке, пытаясь найти «Клинекс», и выуживает старую смятую пачку. Вытирает глаза, сморкается. Тогда, давно, когда он проделывал с ней все эти вещи, она никогда не плакала. Ну, может, раз или два, когда он делал ей по-настоящему больно, ведь его взрослое тело было слишком большим для ее еще неразвившегося.
Но обычно он не причинял ей мучений — физических. «Волшебный мир». Как она мечтала туда попасть. Все ее подружки уже там побывали и взахлеб об этом рассказывали. И вот он ее туда взял, это был сюрприз к ее дню рождения, ей тогда исполнилось восемь. Он как-то сумел устроить так, чтобы ее мать с ними не поехала. Мелани была в таком восторге, она ни о чем не беспокоилась. Это было как ожидание Рождества.
Но как только они поставили сумки на пол гостиничного номера, в животе у нее словно разлилось что-то кислое, и она почувствовала, что вся дрожит. Тогда у нее не было для этого слов — чтобы описать это топкое ощущение в желудке. Этот Страх, химически усиленный возбуждением. Сердце у нее пребывало в полнейшем смятении, потому что, проделывая с ней все эти штуки, он был такой
