А он, явно довольный тем, что его слова произвели на кузину такое впечатление, продолжал:

– Вы удивлены? Подождите, выслушайте меня до конца. Что такое рабовладение, проклятое богом и людьми? Лишенное всяких прикрас, оно предстанет пред нами вот в каком виде: негр Квэши – существо невежественное и беспомощное, а я образован, и в руках у меня власть, следовательно, ничто не мешает мне обирать его до нитки и уделять ему лишь то, что я найду нужным. Негр Квэши делает за меня всю тяжелую, грязную работу. Сам я не люблю трудиться, поэтому пусть за меня трудится Квэши. Гнуть спину под палящими лучами солнца мало приятно – опять же вместо меня это может делать Квэши. Пусть Квэши зарабатывают деньги, тратить их буду я. Пусть Квэши увязает по пояс в болоте, чтобы я мог пройти посуху. Квэши будет всю жизнь исполнять мою волю, ибо своей воли у него нет. Вот что такое рабство, кузина.

Сен-Клер встал и большими шагами заходил по веранде. На щеках его появился румянец, большие синие глаза метали искры. Мисс Офелия никогда еще не видела его в таком волнении.

– Уверяю вас, кузина, было время, когда я думал так: пусть вся наша страна провалится в тартарары, навеки скрыв от мира пятнающую ее мерзость, и я без тени сожаления погибну вместе с ней. Мне мною приходилось путешествовать по Америке, и, видя, что наши законы позволяют любому негодяю распоряжаться судьбой людей, которые куплены на деньги, добытые иной раз нечестным путем, позволяют властвовать над беззащитными детьми, девушками и женщинами, я был готов проклясть свою родину, а заодно и все человечество!

– Да, по как же вы – начала было мисс Офелия.

– Как я мог сам погрязнуть в такой мерзости? – перебил ее Сен-Клер. – Вопрос коварный, но я отвечу вам на него. Эти невольники принадлежали раньше моему отцу и моей матери, а теперь они принадлежат мне. Умирая, отец завещал все свое состояние нам с братом. Сначала мы хозяйничали на плантации вдвоем, но года через два я понял, что помощи ему от меня мало. Вы только представьте себе: семьсот невольников, которых ты даже в лицо не знаешь, до которых тебе, в сущности, нет никакого дела, а о них надо заботиться, их надо кормить, с них надо требовать работу, как со скотины. А чего стоят надсмотрщики и неизбежный кнут!

– Я полагала, что вы все здесь оправдываете такое отношение к рабам, – проговорила мисс Офелия.

– Нет! До этого еще никто из нас не дошел, даже мой братец Альфред, закоренелый деспот. Но он утверждает, и, по-моему, не без оснований, что американские плантаторы, правда в несколько иной форме, делают то же, что английская аристократия и английские капиталисты, которые полностью подчинили себе низшие классы. Альфред оправдывает и их и нас, и ему нельзя отказать в последовательности.

– Но ведь это совершенно разные вещи, их даже сравнивать нельзя! – воскликнула мисс Офелия. – Английского рабочего не продашь, не купишь, не разлучишь с семьей, не накажешь плетьми!

– Он точно так же во всем зависит от воли хозяина. Рабовладелец может запороть своего непокорного раба насмерть, а капиталист заморит его голодом. Что же касается нерушимости семейных уз, то еще неизвестно, что хуже: когда детей твоих продают или когда они умирают у тебя на глазах голодной смертью.

– Такие сопоставления никогда не приходили мне в голову, – сказала мисс Офелия.

– Я был в Англии, и мне легко судить, прав ли Альфред, когда он говорит, что его рабам живется лучше, чем большинству населения Англии.

– Расскажите, почему вы уехали с плантации, – попросила его мисс Офелия.

– Некоторое время мы с Альфредом распоряжались там всеми делами вдвоем, но потом он убедился, что плантатора из меня не получится, и посоветовал мне взять мою долю наследства деньгами и поселиться в Новом Орлеане, в нашем фамильном особняке.

– А вам никогда не приходила в голову мысль освободить своих рабов?

– Было такое время, – задумчиво проговорил Сен-Клер, – когда я тешил себя надеждой, что не зря проживу жизнь и совершу благое дело. Я хотел стать освободителем негров, хотел стереть позорное пятно с лица нашей родины. Юношам свойственно носиться с такими мечтами… Однако все сложилось иначе, и я уподобился щепке, плывущей по воле волн. Впрочем, не думайте, что мои взгляды на рабство представляют собой какое-то исключение в нашей среде. Нет, у меня много единомышленников. Да может ли быть иначе? Ведь наша страна изнывает под этим игом! Оно убийственно не только для раба, но и для рабовладельца. Простым глазом видно, какое это страшное зло, что мы живем среди массы невежественных, нами же развращенных людей. Наши законы весьма решительным образом запрещают давать им хоть самое скромное образование, и это правильно! Обучите грамоте одно поколение негров, и вся система рабства взлетит на воздух. Если мы не дадим им свободы, они сами вырвут ее у нас из рук.

– Чем же все это кончится? – спросила мисс Офелия.

– Не знаю. Мне ясно только одно: народные массы рано или поздно поднимут голову и в Европе и в Америке. И это все, что я могу вам сказать… А вот и звонок к чаю! Пойдемте.

За столом Мари заговорила о Прю.

– Вы, кузина, вероятно, считаете нас варварами, – сказала она.

– Да, это варварство. Но ведь не все же здесь, на юге, варвары!

– Бывают негры, с которыми просто невозможно справиться, – продолжала Мари. – Такие не вызывают у меня никакого сожаления. Вели бы себя как следует, и никто бы их не трогал.

– Мама, но ведь Прю была такая несчастная! Вот почему она пила, – сказала Ева.

– Вздор! Как будто это может служить оправданием! Я тоже несчастная, вероятно, несчастнее ее. Нет, все дело в том, что негры дрянной народ. Среди них попадаются такие, которых никак не образумишь.