было легче в них войти. Кое-какие вещи в доме были настоящими и очень ценными: средневековая статуя богини Кали, восковая фигурка...

— Кстати, как она к вам попала? — спросил Петя. — Вы одолжили ее в музее?

— Нет. — Профессор улыбнулся. — Я спас ее от гибели. Она находилась в фондах хранения одного довольно крупного провинциального музея на Западной Украине. Но однажды высокому местному начальству пришло в голову, что незачем, мол, держать в музее такую ерунду и вообще незачем проповедовать мистику. Бесценную статуэтку списали, и она должна была погибнуть, но так случилось, что я как раз оказался в этом городе и успел ее спасти...

— Она действительно четырнадцатого века? — спросил Саша.

— Да. Уникальный экспонат. На ребят она, конечно, произвела огромное впечатление. Они даже поверили, будто в этой фигурке хранится моя душа... Я не разубеждал их в этом. Я старался понемногу внедрять в их сознание мысль, что все их верования в магическую силу идолов ограничивают, обедняют жизнь, что окружающий их мир много богаче и краше и что нужно вернуться в этот мир... Это на словах вроде несложно, но на деле — тяжкий каждодневный труд.

— Да уж! — подтвердил Слава, поднимая голову от мангала. — Я тому живой свидетель — вздохнуть спокойно было нельзя!

— Но разве не опасно было оставаться с ними наедине, без помощи? — спросил Миша.

— Менее опасно, чем привлекать профессиональных санитаров или охранников, — ответил профессор. — При посторонних они замкнулись бы и ничего не вышло бы. Пока они верили, что я Великий Учитель, мне ничто не угрожало. И сама обстановка уединенной дачи, на природе, на свежем воздухе... Тут вам и тайна, и здоровый физический труд, понимаете? Мне помогал Слава, и этого было вполне достаточно.

— Да, мы знаем, что Слава хотя и молодой, но уже очень опытный оперативник, — сказала Оса.

Слава улыбнулся.

— Кстати, Слава, а сколько вам лет? — спросил Петя.

— А сами вы как думаете?

— Ну... Девятнадцать, двадцать...

— Двадцать шесть, — сообщил Слава. — Я очень молодо выгляжу, поэтому мне и доверили сыграть «больного». И ребята думали, будто я их ровесник. Кстати, профессор не упомянул еще одно обстоятельство, из-за которого мы нуждались в уединенном месте.

— Какое? — с жадным любопытством хором воскликнули друзья.

— Нам стало известно, что находящиеся в тюрьме руководители секты передали своим сообщникам приказ: найти и устранить потенциальных свидетелей, и в первую очередь Егора, который представлял для них особую опасность. Видимо, они узнали, что мы обратились за помощью к Петру Андреевичу. А возможности Петра Андреевича были им известны, и они переполошились! Мы предупредили местную милицию, чтобы они не проявляли излишнего интереса к странным событиям вокруг дачи профессора, уходили от вопросов и заявлений относительно этой дачи и сообщали обо всех интересующихся только мне. Так мы узнали о жалобах Антоныча, в курятник которого Марина совершала свои вылазки...

— Да, Марина — это самый тяжелый случай, — кивнул профессор. — В том прошлом, которое ее заставили забыть, явно было что-то страшное и кровавое. В ее воспаленном мозгу это переродилось в жажду кровавых обрядов, кровавых жертвоприношений...

— Теперь вы знаете, что это было? — спросила Оса.

— Знаю. Но рассказывать не имею права. Это строжайшая врачебная тайна. Достаточно сказать, что хлопот она нам доставила немало. Она могла в любой момент сорваться и убежать. Один раз убегала на местное кладбище, потом утащила мой нательный крестик... Я не рискнул его носить, чтобы не пробудить в них подозрений, но он всегда был при мне — висел на гвоздике в моей комнате. Я его так и не нашел.

— Мы его нашли! — сообщил Саша.

— Вот как? Очень хорошо. Так вот, я попробовал потолковать с Антонычем, но поскольку объяснить ему я ничего не мог, а он и слышать ничего не хотел ни о какой компенсации, отношения у нас обострились. Мы постоянно опасались, что Марина от кур может перейти к людям...

— Так оно чуть и не случилось! — сказал Сережа.

— Да, — сказал профессор. — Но при особых обстоятельствах. Именно в этот день, за несколько часов до всех событий, мне удалось вернуть ей память.

— Мы знаем! — вырвалось у Миши.

— Вот как? — удивился профессор. — Откуда?

— Я подглядывал... — покраснев как рак, признался Саша.

Профессор улыбнулся.

— Ну и ну! Вы, я вижу, ребята не промах! Хотелось бы услышать ваш рассказ... Да, Марина была самым трудным случаем. Егора мне удалось заставить вспомнить все около недели назад — и с того дня он резко пошел на поправку. Я очень боялся, что потрясения этой ночи могут сказаться на нем отрицательно. Но все обошлось. Правда, на всякий случай я ввел ему транквилизатор, чего вообще-то предпочитаю не делать. Ведь психика — это очень тонкая штука, и потому лучше избегать резких механических вмешательств. Марине я тоже сделал укол. Она до сих пор спит. Посмотрю на ее реакцию, когда она проснется. Но, мне кажется, вчерашняя вспышка агрессии у нее — это кризис, после которого она пойдет на поправку. К тому же она лицом к лицу столкнулась с той женщиной, из-за которой начались все ее несчастья.

— Но ведь вы гипнозом все-таки пользовались? — спросил Петя.

— Понемногу и очень мягко: когда заставлял их увидеть пламя, охватывающее восковую фигурку, которая якобы остается невредимой...

— Но ведь я тоже видел это пламя! — изумленно воскликнул Саша.

— Разумеется, если ты попал в поле действия гипноза, — сказал профессор. — Чему тут удивляться?

— Но ведь я... — начал Саша, но Петя его перебил:

— Мы потом вам все-все объясним, профессор, и вы поймете, что тут есть чему удивляться! Но продолжайте, пожалуйста! Нам невтерпеж услышать все до конца.

— А дальше пусть лучше расскажет Слава, — сказал профессор.

— А что тут рассказывать? — проговорил Слава. — Все это время мы жили как на вулкане. Это очень изматывает. С одной стороны, боялись, что наши подопечные что-нибудь натворят, если у них «крыша» совсем «поедет». С другой — опасались упустить убийц, разыскивающих самого важного свидетеля, которого им нужно убрать, — Егора. Чем лучше шли дела со здоровьем ребят, тем неспокойней становилось нам. Дня три назад профессор сообщил, что ребята практически в норме, и хотя это еще нельзя назвать полным исцелением психики, но любая судебно-экспертная комиссия признает их вменяемыми и способными давать показания, и ни один адвокат в мире не сумеет доказать обратного. Посовещавшись с профессором, я рискнул поговорить с Егором и рассказать, какая опасность ему угрожает.

Я просил его быть предельно осторожным и, по мере возможности, вообще не покидать дачу. Надо сказать, парень сам рвется выступить свидетелем. Ему есть что рассказать. Он действительно оказался невольным соучастником убийства близких родственников, но за это его нельзя привлекать к ответственности. А потом, когда главари секты стали ему внушать, что все, что произошло, должно было случиться и что он поступил как истинный член Братства, у него совсем мозга за мозгу заехала. Тогда его предпочли загипнотизировать, стерев из памяти все опасные воспоминания. Парень очень хочет искупить свою вину... Конечно, нас тщательно охраняли, но ведь известно, что против опытного наемного убийцы любая охрана бывает бессильна. И тут мы получили неожиданный сигнал из Москвы: ребята с соседней дачи связались с крупным чином — слава богу, из нашего ведомства — и сообщили ему о странном профессоре Худобаеве!

— Это дядя Боря... То есть Борис Александрович, — поправился Петя, — сразу законтачил с тем вашим подразделением, которое занималось делом этой секты и охраной профессора!

— Да. И, как ты понимаешь, сигнал был очень тревожный. Ведь получалось, что все видят, что на даче профессора что-то не так, и по поселку уже ползут слухи!

— Мы — не «все», мы Следопыты! — обиделся Миша.