заметил, что меня одолевают какие-то сомнения.

— О чём думаешь, Шерлок Холмс? — осведомился он.

— Я думаю о том, — ответил я, — что надо бы показать Генриху Петровичу и его ученикам двух людей. Возможно, в одном из них они опознают человека, приносившего им икону, а потом смывшегося вместе с ней.

— Первый — Анатолий Захаров, это ясно, — сказал Степанов. — А второй кто?

— Юшкин, муж его сестры. Судя по всему, он ещё тот прохиндей — и вполне мог притвориться пьющим мужичком, чтобы прощупать реакцию художников. А потом… Да, потом они с женой кинулись рисовать красных бесов на какой-то старинной иконе. Ну, увидев, что при упоминании о бесах, нарисованных яркой киноварью, Генрих Петрович сделал стойку. Что-то подобное, понимаете? То есть, я хочу сказать, если приходил Захаров — значит, икона, которая так в итоге и не появилась, настоящая, и надо её искать. А если приходил Юшкин — значит, никакой иконы не было и нет, они с женой готовили подделку — и обожглись, по неумению.

— Голова! — Степанов опять взялся за телефон. — Слушай, отправляйся-ка в Приселково, — распорядился он в трубку, — найди там Анатолия Захарова, которого Гришка-вор сейчас выхаживает от белой горячки, и привози в город. Куда именно?.. Дуй в больницу и жди около неё. Мы будем там! — он положил трубку. — Ну, что, поехали?

— Поехали! — охотно откликнулись и мы, и художники.

— Вот только, боюсь, в одну машину мы все не поместимся, — уже на ходу заметил Степанов.

— У нас своя! — сообщил Генрих Петрович.

— Тем лучше… Выясним всё до конца, мне самому интересно стало!

Главная больница находилась в районе новостроек. Мы доехали до неё минут за пятнадцать, на двух машинах. Впереди — «ягуар» Степанова, в который сели мы с Ванькой и Фантиком, сзади — «жигули» художников.

— Вы к кому? — спросила медсестра на вахте.

— К Юшкиным, — ответил Степанов. — Они в какой палате?

— В двести семнадцатой — он, в двести сорок первой — она. Но так много народу сразу нельзя.

— Да брось ты! — сказал Степанов. — Как будто ты меня не знаешь!

— Что вы, что вы! — заволновалась медсестра. Ещё бы ей было его не знать — Степанова знали все и, кроме всего прочего, Степанов года три-четыре назад валялся в этой больнице с огнестрельным ранением, и тогда, по рассказам, его охрана буквально все заполонила, а весь персонал, от главврача до уборщиц, ежедневно получал конвертики с деньгами, большие наборы шоколадных конфет и прочие радости жизни. — Но боюсь, как бы мне не нагорело.

— Если что, скажешь главному врачу, что это я велел всех пропустить, и ты ничего не могла поделать. Заодно привет ему от меня передашь, — сказал Степанов. — Пошли, ребята!

Мы поднялись на второй этаж и нашли палату номер двести семнадцать. Половину этажа занимало женское отделение, половину — мужское, поэтому супругов и разместили в разных концах этажа.

В пятиместной палате были заняты три койки. Два пациента сидели на кроватях и ужинали — как раз развозили ужин, и мы пересеклись в коридоре с сестрой-хозяйкой, которая катила тележку с большими чайниками, баком пшённой каши, баком с нарезанным хлебом, кастрюлькой с растопленным маслом — поливать кашу, и баком капустного салата. Третий пациент спал, укрывшись одеялом.

— Здорово, ребята! — сказал Степанов. Он повернулся к Генриху Петровичу. — Узнаете кого-нибудь из них?

Было видно, как двое ужинавших напряглись и лишились дара речи.

— Нет, не узнаю, — ответил Генрих Петрович.

Ужинавшие облегчённо перевели дух.

— А этого? — Степанов сорвал одеяло со спящего. Тот сначала беспокойно заёрзал, а потом резко сел — полусонный, с осоловелым взглядом, не понимающий, что происходит.

Генрих Петрович внимательно вгляделся в Юшкина.

— Нет, не он. Похож, вообще-то, но не он.

— Что ж, — вздохнул Степанов. — Тогда пошли, взглянем на другого кандидата. Спи спокойно, дорогой товарищ, — иронически бросил он Юшкину, выходя из палаты.

Мы спустились вниз, вышли на улицу. Машины, отправленной Степановым за «Толяном» Захаровым и Гришкой, ещё не было.

— Надо было велеть им двигаться в гостиницу или в мой офис, — недовольно пробурчал Степанов. — Деревня хоть и ближняя, но, всё равно, туда и обратно… — он поглядел на часы. — Можем полчаса с гаком на улице проторчать! А если это не Захаров? Вообще впустую получится…

— Может, нам пока стоило бы допросить этого Юшкина? — предложил Ванька.

— Пусть милиция допрашивает! — ответил Степанов. — Судя по всему, ртуть для производства киновари они брали не с моего завода. Так что хоть тут я могу быть спокоен… — в его кармане запищал мобильный телефон. — Алло! — сказал Степанов. — Так… Да, молодцы, что догадались мобильник с собой захватить… Вот как? Ладно, все равно везите! На месте будем разбираться. И двигайте в гостиницу, в больнице мы уже разобрались.

Он отключился от связи и убрал мобильник в карман.

— Звонили братаны, которых я отрядил за Гришкой и Захаровым, — хмуро сообщил он. — Захаров никакой, хотя Гришка уже привёл его в чувство настолько, что тот хоть чёртиков не ловит и соображает, что происходит вокруг. Может на вопросы отвечать. Клянётся, что у вас в гостинице не был, — повернулся он к Генриху Петровичу. — Мол, хотел сходить, но не был, потому что в запой сорвался, да ещё и сеструха из-за этой иконы скандалить начала. Я все равно велел их доставить — вдруг врёт? В общем, едут они. Ну, и мы поедем их ждать.

Мы вернулись в гостиницу, и Степанов опять воцарился в кабинете администратора.

— Хоть что-нибудь толковое вам удалось приобрести? — спросил он у художников, явно от нечего делать, просто, чтобы время скоротать.

— Кое-что удалось, — ответил за всех Генрих Петрович. — Но, конечно, хотелось бы больше…

— Это верно! Всегда хочется больше! — заметил Степанов. — Небось, хочется найти какую-нибудь совсем древнюю икону, этак до Рождества Христова. Да?

— До Рождества Христова икон быть не могло, — с улыбкой поправил его Генрих Петрович. — Но, в целом, вы правы, была голубая мечта найти что-нибудь этакое… Главное, однако, на что мы надеялись — разобраться с некоторыми старинными рецептурами и техниками иконописи. Была надежда, что сохранился кто-то, что-то знающий… Но мы таких людей не нашли.

— Однако этим Юшкиным какие-то старинные рецепты были известны, — заметил Степанов. — Откуда, как по-вашему?

— Мало ли откуда, — пожал плечами Генрих Петрович. — Нахватались где-то по крохам. Истинными знаниями они не владеют. То, что они умудрились отравиться — насколько понимаю, когда либо растирали киноварь три часа, как это предписано правилами, либо подогревая и охлаждая её несколько раз — это вполне доказывает.

— При этом, они на вас нацелились — чтобы вам подделки впарить, — сказал Степанов. — Неужели они рассчитывали вас провести?

— Может, и рассчитывали, но это лишний раз доказывает их дурость! — бухнул Артур.

— А с этими рецептами… что бы вы стали с ними делать? — поинтересовался Степанов.

— Ну, очень по-разному они пригодились бы! — ответил Генрих Петрович. — Один из самых важных и трудных моментов в реставрации икон — и вообще картин — подобрать такие краски взамен утраченных кусков, чтобы они старились равномерно, вместе с оригиналом. Чтоб, скажем, оригинальная краска не темнела быстрее, чем восстановленные куски — или наоборот. Когда есть сомнения, что нужную краску удастся подобрать — тогда лучше всего тонировать утраченные куски каким-нибудь неброским цветом, не выбивающимся из основной гаммы, чтобы посетители музея видели — это именно тонировка, и чтобы белые или чёрные пятна не мешали им воспринимать произведение живописи. Но, вы понимаете, когда удаётся восстановить оригинальную рецептуру — это категорически меняет дело! А потом, многие красители, рецепт которых утрачен, использовались и для других нужд. Для радужных изразцов, например… Кстати,