на Ярусах. Как хорошо, что довелось узнать об этих сокровищах! И как, должно быть, жутка причина, по которой они необходимы!

Вот когда Тиадба ясно отдала себе отчет в том, что их планы и надежды на эту авантюру были более чем наивны. Хаос отнюдь не являл собой долгожданную свободу или убежище — он был квинтэссенцией гибели. Даже Высоканы — и те, казалось, избегали упоминать о нем за исключением крайней необходимости.

То, что им довелось пережить перед спуском в сливной канал — горе, многократно помноженное на скорбь и потрясение от потерь, — было лишь легким намеком на кошмар, лежавший за пределами Кальпы.

Да, они отправлялись в поход — наконец-то! — но какой ценой, с каким риском? И кому можно доверять после прежних недомолвок, нежданных откровений?

— Уходи! Прямо сейчас! Мне надо сосредоточиться…

Оставался последний шанс, за который цеплялась Джинни, последняя, скользкая веревочка… вот-вот управдомы выметут ее прочь, разорвут связь…

Надежда, которую питала Тиадба:

— Мы еще встретимся. Ведь и ты это знаешь?

Выпадение из цепи причин и следствий. Все смешалось в кучу, сновидения и жизнь исковерканы, перепутаны.

— Где он? Он жив? Ты же знаешь! Ответь мне!

Но Джинни не знала.

— Почему от него нет вестей?

УНИВЕРСИТЕТСКИЙ КВАРТАЛ,

СИЭТЛ

Что им снится? Сколько осталось до той поры, когда они совсем не смогут спать?

Даниэль пристально следил за утренними машинами и их спешащими на работу владельцами — когда их видел. В этом мире многие прятались за тонировкой, словно от страха или от смущения. Лица неподвижны, устремленные вперед глаза помаргивают, избегают его взгляда, кое-кто усмехается, прочитав его табличку — машет рукой, — другие выкрикивают оскорбления — славные люди, неглупые, но они не останавливаются, не дают денег; очень немногие, которых больше всего жаль, спускают стекла и предлагают мелочь или доллар-два — а остальные его не видят и не увидят — ой-ой, светофор переключился, машины вновь двинулись, слишком поздно — может, и предложили бы чего-нибудь, конечно, — как мне вас всех жаль, невезунчиков…

Сколько еще осталось до момента, когда все до единого окажутся невезунчиками? Удачные шансы подходили к концу, мировые пряди стягивались, слипались вместе, подобно сухим сухожилиям мумифицированного трупа, поджидали, пока их подрежут… Куцые стебли в мертвом букете.

На секунду дорога опустела, перекресток затих — только посвист ветра в редких кустах и ольховых зарослях, притулившихся у обочины. Перемежающийся дождик сыпал весь день. Пальто промокло насквозь, да и не только пальто — та же участь постигла траченный молью дешевенький свитер и шерстяные кальсоны, в ботинках хлюпали носки — не вздумай носить приличную обувь, не забывай вымазать грязью свежевычищенную одежду, вотри грязь в руки, под ногти — вот, зачерпни-ка немного жижи, подбирая немногочисленные монетки и еще более редкие купюры…

Чтобы иметь возможность поесть, Даниэль Патрик Айрмонк принял правила игры — на текущий момент.

Появился небольшой «фольксваген» — желтый, знакомый… В его мире тоже были такие «фольксвагены» — перед тем, как опустилась тьма, и все засыпало хрустящей золой, перед его поспешным побегом. За рулем скрючился полный молодой человек, розовощекий, курносый, стрижка под бокс, жесткие черные волосы. На нем был серый костюм не по размеру, о чем свидетельствовали слишком короткие рукава, и рубашка в розовую полоску — коммивояжер, решил Даниэль. Скудный банковский счет, масса долгов, но машина помыта, а одежда отутюжена.

Даниэль приподнял табличку.

Он умел замораживать красный сигнал светофора минут на пять-шесть — пока водители не начнут нервничать, пока не примутся опускать стекла и предлагать откупные, лишь бы ехать, лишь бы продолжать начатое, господи, да сколько можно ждать!

Вереница машин выстроилась до конца дороги.

На противоположном углу перекрестка Флоринда — исхудавшая темнокожая женщина — стояла как чучело с хворостинками вместо конечностей, держа табличку из побуревшего картона с безграмотной надписью. Она почти не смотрела на водителей — неудачный угол, движение без остановок.

Ей было под пятьдесят. Лицо скрывали длинные спутанные лохмы; заядлая курильщица, чья привычка и стала причиной ее незавидного положения — каждые четверть часа ей требовалось отвлечься на сигарету, так что более агрессивные попрошайки неизменно уводили часть потенциального заработка.

Светофор застыл на красном — на выводящем из себя, времяпожирающем, нервы вытягивающем красном сигнале.

Коммивояжер повернул презрительную физиономию в сторону Даниэля. А ведь у него аденоиды, сообразил тот: слегка отвисшая челюсть, вялая нижняя губа, дыхание постоянно через рот. Глаз не видно — затенены козырьком, опущенным для защиты от косых лучей раннего утра со стороны Валлингфорда.

Наконец коммивояжер нагнулся вперед, нахмурился и опустил стекло, неуклюже дергая плечом при каждом повороте рукоятки.

— Если дам денег, пропустишь? — крикнул он.

— А то, — отозвался Даниэль, пригибаясь к открытому окну. Ему нужно было увидеть глаза.

Мужчина опустил голову ниже, силясь просунуть пухлые пальцы в карман пиджака, туго перетянутого ремнем безопасности.

Удерживать красный сигнал Даниэль мог еще лишь с десяток секунд — если рискнуть подольше, то городские службы решат, что дело нечисто — вышлют ремонтников, порой даже полицию. Ему уже приходилось дважды покидать свой угол улицы именно по этой причине: слишком долго держал светофор на красном, слишком очевидно вмешивался во все эти мелкие судьбы, крошечные жизни.

— Держи, — сказал водитель, протягивая четыре скомканные долларовые бумажки. — Такой вот