Однако покрытые сплошным ковром цветов холмы в окрестностях Аннунциаты обладают целительной силой, и Синьора гуляла между ними, пока лицо ее снова не ожило.

Иногда Леоне давали ей в дорогу маленькую корзиночку с хлебом, сыром и оливками, а Габриэлла, жена Марио, лицо которой всегда оставалось каменным, клала туда бутылочку марсалы, говоря при этом, что многие пьют это вино в лечебных целях.

А как-то Леоне даже пригласили Синьору на воскресный ужин и приготовили пасту под названием «Норма» — из баклажанов с томатами.

— Знаешь, почему эта паста называется «Норма», Синьора?

— Нет, синьора Леоне, боюсь, что не знаю.

— Она так же совершенна, как опера «Норма» Беллини.

— Который, конечно же, был сицилийцем, — с гордостью добавила Синьора.

Хозяйка дома похлопала ее по руке. Эта иностранка так много знает об их родине, об их городе! Разве это может кому-то не нравиться?

Паоло и Джанна, державшие маленькую посудную лавку, специально для нее изготовили глиняный кувшин, написали на нем «Signora d'Irlanda»[10] и прикрыли его кусочком кисеи, обшитой по краям бисером. Вода в нем будет оставаться свежей на протяжении всей ночи, а жарким летом в нее не попадет ни пыль, ни мухи.

Люди приходили и выполняли нехитрую работу, которую раньше делала Синьора, заботясь о своих домовладельцах, поэтому она могла не беспокоиться о том, что они поднимут квартирную плату. И, окруженная этой искренней любовью и дружеской поддержкой, Синьора пошла на поправку. К ней вернулись прежние силы. Теперь она знала: пусть она не нужна дома, в Дублине, но здесь ее любят.

А из дома писали все чаще. Родственники интересовались ее планами на ближайшее будущее. Она отвечала, мечтательно описывала свою жизнь в Аннунциате, о том, как нуждаются в ее помощи старики, живущие этажом выше. В своих письмах Синьора рассказывала родственникам также о супругах Леоне, которые часто и громко ссорятся, о том, что теперь она каждое воскресенье ходит к ним ужинать — хотя бы для того, чтобы в пылу очередной перебранки они не прикончили друг друга. Она писала о гостинице Марио, о том, насколько Аннунциата зависит от туристов, и как весь город буквально из кожи вон лезет, чтобы с каждым годом их было все больше. Сама она, писала Синьора, тоже работает с туристами, водит их на экскурсии, а недавно нашла чудесное место — что-то вроде небольшого плато, с которого открывается живописный вид на долину, и ее осенила великолепная идея: младший брат Марио непременно должен открыть там кафе. Плато называется Виста дель Монте. По-английски это будет Маунтенвью, то есть вид на горы, но на итальянском звучит гораздо красивее, правда?

Нора выражала сочувствие отцу, который в последнее время все больше времени проводил в больнице — «Молодцы, что продали ферму и переехали в Дублин!», — и матери, которая, как писали ей сестры, с трудом привыкает к городской квартире.

Родственники настойчиво намекали ей, что там имеется вторая спальня, но Синьора игнорировала эту информацию. Она лишь выражала удивление тем, как скверно работает почтовая служба: ведь она регулярно писала домой с 1969 года, а сейчас на дворе уже восьмидесятые, но она так и не получила ни одного письма от матери с отцом. Этому может быть только одно объяснение: почтовики наверняка потеряли адресованные ей письма.

Бренда в своем письме хвалила избранную Синьорой тактику. «Молодец, девочка! — писала она. — Так держать! Ты вконец запудрила им мозги. Уверена, не позже чем через месяц ты получишь письмо от своей мамочки. Но не сдавайся, стой на своем! Ни в коем случае не возвращайся домой из-за нее. Она бы тебе нипочем не написала, если бы ее не вынудили обстоятельства».

Письмо от матери и вправду пришло. При виде родного почерка сердце Синьоры словно тисками сдавило. Несмотря на прошедшие годы, она не забыла его, хотя и понимала, что каждое слово этого письма написано под диктовку Риты и Хелен. Осторожно коснувшись темы о том, почему она целых двенадцать лет не писала дочке, оказавшейся за тридевять земель, мать объяснила это «чересчур строгими моральными принципами» отца. Прочитав эту фразу, Синьора едва заметно улыбнулась. Даже если бы мама тысячу лет сидела, уставившись на лист бумаги, она все равно ни за что не додумалась бы до такой красивой фразы.

Последний абзац письма гласил:

«Пожалуйста, возвращайся домой, Нора. Приезжай и оставайся с нами. Мы не будем вмешиваться в твою жизнь, но ты нужна нам, иначе мы не просили бы тебя об этом».

«Иначе ты и не написала бы», — подумала Синьора, подивившись тому, что больше не испытывает горечи. Все это теперь позади. Помогло письмо Бренды, в котором подруга написала, что родственники ни в грош не ставят Нору как человека, а рассматривают ее лишь в качестве няньки, которая возьмет на себя заботу о состарившихся, но по-прежнему упрямых и твердолобых родителях.

В своем нынешнем мирном житье она могла позволить себе сочувствие к ним. По сравнению с тем, что было у нее в жизни, у них не было вообще ничего.

Она написала ответное письмо, в деликатной форме сообщив, что не может приехать. Если они читали ее предыдущие письма, то знают, насколько она нужна сегодня в Аннунциате. Конечно, если бы они сообщили ей, что нуждаются в ней и хотят ее возвращения в семью раньше, она строила бы свои планы на будущее иначе, чтобы не привязываться так сильно к этому чудесному и мирному городку. Но откуда ей было тогда знать, что ее позовут? Поэтому она надеется, что семья поймет ее.