мужскую одежду и коротко стрижет ее — ну, натуральная сцена из стародавнего приключенческого повествования.

Вообще вся третья часть романа полна мелодраматических коллизий. Складывается любовный треугольник — третьим в нем становится главарь барсуков Мишка Жибанда, и Настя мечется меж ним и Семеном, пока мужики воюют и жаждут гибели новой власти.

Затаенное свое понимание происходящего на русской земле Леонов приберег до последних страниц романа, где наконец-то появляется брат барсука Семена — большевик Павел.

Кровные связи вообще сильно волновали зарождавшуюся советскую литературу: отец против сына, брат против брата и растерявшиеся в хаосе сестры — кто не помнит этих сюжетов у Алексея Толстого, Шолохова, Федина и многих иных.

Приехавший Павел узнает, что бедокурит в уезде его кровная родня, пересылает брату записку и назначает ему встречу в лесу.

Беседовать братьям поначалу сложно: говорят, как камни ворочают.

Большевик Павел, не вставая с места, все ищет грибы, принюхивается, приглядывается — ему кажется, что они есть где-то неподалеку, ими пахнет, и в поиске этом очевиден интерес к живой жизни, к миру, во внутренности которому так любопытно забраться.

«— Не хочешь, значит, о домашних-то спросить?» — удивляется тем временем барсук Семен.

«— А что… умерли?» — откликается большевик Павел, и тут только слепой не разглядит, что для этого человека кровные связи уже нисколько не важны. Зато крайне любопытен человек как таковой — как бы так его вывернуть наизнанку, чтоб он соответствовал своей великой роли и текущей задаче по переустройству мира.

В поздних, изданных после смерти Сталина, редакциях романа появляется важное рассуждение Павла.

«Мне вот третьего дня в голову пришло: может, и совсем не следует быть человеку? — делится раздумьями большевик с барсуком. — Ведь раз образец негоден, значит — насмарку его? Ан нет: чуточку подправить — отличный получается образец!»

Тут, по Леонову, вся большевистская философия заключена: человек негоден, но мы с ним справимся, резать будем по живому — и получится то, что нужно.

Совершенно очевидно, что постаревший Леонид Леонов относится к этому несколько скептически.

Но и в первой же редакции «Барсуков» он не скрывает свой скепсис, вкладывая в уста большевика Павла упреки буйному брату: «Мы строим, ну, сказать бы, процесс природы, а ты нам мешаешь!»

Долгое время слова эти трактовались исследователями Леонова как авторская и, по сути, просоветская позиция. Но смотрим на следующую же фразу, произнесенную Павлом:

«— А вот и грибы!» — восклицает он радостно: недаром строитель «процесса природы» так долго чувствовал их запах.

«— Это — поганки… — вскользь заметил Семен и встряхнулся».

Вот тебе и переустройство мира! Вот тебе и строители его, лишенные всякого чувства природы и почвы!

Легко трактовать этот роман как по сути антисоветский. Сегодняшнее прочтение его вообще оставляет в недоумении: как же, честная и злая, эта вещь входила в святцы советской литературы — что она там делала вообще?

Позже, уже в 1994 году, Леонов неожиданно допишет к «Барсукам» путаное, заговаривающееся послесловие, где постарается еще больше акцентировать черную и безысходную суть Павла, но ведь и в 1924 году все было сказано предельно ясно.

Хотя и определенные шифры, и авторские зарубки тоже имели место.

В роман вошла глава «Про неистового Калафата». Стихотворение с таким названием Леонов написал еще в 1916 году, до, подчеркнем, революции. В 1924 году из стихотворения родился рассказ. Сабашников даже хотел его, в числе пяти рассказов, выпустить книжкой, но притча о Калафате не прошла цензуру.

Суть ее в следующем: у одного восточного царя был сын Калафат. Взойдя на трон, решил Калафат удивить мир и построить башню до неба. Закрыл он все капища местных богов, чтоб не мешали его великой идее, и приступил к работе, согнав тысячи и тысячи рабов. Когда башня была готова, ринулся Калафат в небо, бежал, бежал, глянул, наконец, сверху — а стоит он по-прежнему на земле.

Для «Барсуков» Леонов притчу переписал заново — и если в первой своей, доныне не опубликованной редакции написана она была сказовым, пышным языком, то в романном варианте происходит снижение лексики, и рассказывает притчу один из барсуков у вечернего костра.

Суть истории, впрочем, остается все той же.

Калафат решает покорить мир и небеса небывалой стройкой. Когда башня готова, берет он с собой семь спутников и отправляется в путь. Пять лет шел — и с каждым шагом башня, не выносившая его тяжести, уходила в землю. Но Калафат того не ведал. А когда увидел, что так и стоит на земле, — завыл дико, «ни одна собака травленая так не выла, как царь этот выл».

В притче о Калафате есть два прямых отсыла к леоновским образам большевиков.

Сначала Калафат произносит ту же фразу, что произносил уполномоченный Сергей Остифеич Половинкин. Мы процитируем фрагмент, ему посвященный: «Да и сознание необыкновенной своей должности кружит голову: ходить среди согнутых баб, неуклонно блюсти равномерное производство травяного жнитва, покрикивать время от времени: “Каждой травине счет! Каждой травине…” Да будто и нет никого в белом свете, кроме как Сергей Остифеич… Он, Половинкин, и есть ось мира, а вокруг него ходит кругом благодарная баба-земля».

Позже, вослед за уполномоченным и Калафат призывает отца поставить номер «на каждую травину, холостую и цветущую», и на рыбину, и на звезду.

Другой отсыл — прямиком к большевику Павлу.

По окончании рассказа о Калафате один из барсуков говорит про неистового покорителя неба: «А старичок-те любопытен. <…> Добра желал!»

Спустя полста страниц Павел тоже будет рассказывать, как он любопытен, и смысл его деяний очевиден: он, безусловно, жаждет добра, порядка и справедливости.

Ну и само строительство Калафатовой башни, безусловно, есть пародия на политико-социальный эксперимент, происходящий в России.

Другую каверзу можно обнаружить в той главе, где случился знаковый разговор братьев. Называется она «Встреча в можжевеле». У Леонова случайных названий не бывает, и здесь придется вспомнить, что под можжевеловым кустом просил ветхозаветный пророк Илия смерти у Господа. Тогда ангел коснулся его и сказал, что ждет Илию долгая дорога. Подкрепившись чудесно посланной ему пищей, Илия встал и в продолжение сорока дней шел по пустыне Синайского полуострова до горы Хорив. Здесь он нашел себе убежище в пещере и провел там ночь. На горе услышал он голос Господа.

«Что ты здесь Илия?» — спросили его.

— Возревновал я о Господе Боге Саваофе, — отвечал Илия, — ибо все сыны Израилевы оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечом, остался я один, но и моей души ищут, чтобы отнять ее.

Господь повелел ему выйти из пещеры и стать на гору в ожидании откровения Божия. И начались страшные знамения. Сначала разразилась ужасная буря с грозным вихрем, раздирающим горы и сокрушающим скалы, за бурей последовало землетрясение, потом пронесся огнь.

Подробно трактовать эту аллюзию, думаем, не стоит: смысл здесь не в побуквенном совпадении ситуаций, а в общих предзнаменованиях для братьев, каждого из которого ждет своя долгая дорога.

Важно добавить, что пророк Илия будет взят живым на небо, и согласно верованию Православной церкви он вместе с Енохом вернется на землю перед вторым пришествием Господа.

Судя по роману «Барсуки», человека в философской концепции Леонова пока ничего, кроме страшных знамений, не ждет. Можжевеловый куст не наделяет прозрением ни одного брата, ни другого. Ангел не коснулся их и не дал им разума.