на снегу и смотрела на него, скособочив голову. Тропинка до немецких позиций шла берегом озера, и только в одном месте, где стоял указатель: «Ложись! Снайпер!», его обстреляли.

Обер-лейтенант Вульцергубер оказался еще молодым человеком. Он был одет в хороший норвежский свитер, расшитый оленями, на ногах его были новенькие русские валенки.

– Рад вас видеть, коллега, – сказал он приветливо. – Вы как раз к ужину…

Вышколенный денщик быстро собрал на стол консервированный хлеб, болгарские томаты, итальянские маслины, голландский сыр и бутылку русской водки, запотевшую с мороза.

– Где достали? – спросил Рикко Суттинен, пощелкав пальцем по водочной этикетке. – Наверное, судьба этой бутылки так же запутанна, как и судьба человеческая!

– О нет, – ответил командир немецкого батальона. – Это еще из старых запасов. В сорок первом году моим егерям достался целехоньким русский склад.

– И до сих пор эта водка сохранилась?

– Но ведь это же – русская водка. Одну такую бутылку можно пить целую неделю и быть пьяным…

Решив сразу же выбить из головы немца подобное заблуждение, Суттинен подсел к столу. Вульцергубер включил радиоприемник. – Берлин транслировал вагнеровскую музыку.

– Только бы не помешали полярные сияния, – сказал обер-лейтенант, шлифуя верньером чистоту звучания музыки. – Это, кажется, из «Лоэнгрина»? Вагнер – настоящий немецкий композитор. Согласитесь, что в его музыке есть что-то достойное человека!.. Впрочем, – добавил он, – я очень люблю Чайковского, и мне нравится ваш Сибелиус.

– Я поставлю два пулемета за егерским кладбищем, – ответил Суттинен. – Мне нужно лишь быть точно уверенным, что ваши солдаты не полезут под наш огонь. Предупредите их!

– Хорошо. Мы завтра созвонимся по телефону…

Вульцергубер налил себе водки в стопку-наперсток, Суттинен опорожнил сразу половину бутылки в раздвижной бумажный стакан. Тост был произнесен обычный – фронтовой:

– За то, чтобы я похоронил вас, – пожелал финну немец. – Выпейте, пожалуйста, до дна, дорогой коллега.

– Я выпью до дна за то, чтобы от вас даже не осталось того, что принято опускать в землю. Я выпью за то, чтобы вас разнесло по ветру, а ветер – бессмертен…

Прожевав сардинку, Вульцергубер, однако, заметил:

– Я не советовал бы вам, коллега, ставить пулеметы. Оборона здесь и без того достаточно эластичная и крепкая. Русским же ваша удачная инициатива может не понравиться… Мы, горные егеря, высидим здесь хоть сотню лет. На смену нам придут сыновья, сыновей сменят внуки. Русские никогда не прорвут нашу оборону. Это им не Украина и не «дуга» под Курском. Здесь – любимые войска фюрера. Но раздражать русских по пустякам тоже не следует. Был «блицкриг» – не удался. Теперь наступил «зитцкриг» – и с этим надо мириться. К чему лишние жертвы?

Суттинен допил водку до конца и побледнел.

– Вы просто боитесь, – тихо, но внятно сказал он. – А вот я… вернее, мы, финны, ни черта уже не боимся. Потеряв все, мы не потеряем одного – национальной чести! И что не нравится москалям, то нравится мне… Завтра же пулеметы будут стоять там, где нужно, и вы еще посмотрите, как на русском берегу негде будет присесть, чтобы справить нужду! Вот так…

– Тогда мой тост окажется пророческим, – согласился Вульцергубер и выключил радиоприемник.

Стало тихо. Где-то далеко-далеко настойчиво трудился русский «максим», словно швейная машина торопливо дошивала длинную строчку. Ветер с шуршанием переметал за дверью блиндажа сыпучие тундровые снега.

– Ладно, – Вульцергубер повертел пустую бутылку. – А не хотите ли вы сыграть в кости? Мои егеря изобрели чертовски интересную игру. Вроде бильярда. Это очень просто. Нас двое. Значит, берется восемь костей…

Обер-лейтенант Вульцергубер выкинул на стол восемь костей, перевязанных цветными нитками. Суттинен присмотрелся к ним и не сразу понял, что это фаланги человеческих пальцев.

– Нет, – сразу протрезвел он, вставая из-за стола. – Я благодарен вам и так. Но мне никогда не нравилось играть со скелетами!..

В ротной землянке его встретил пожилой немецкий офицер в поношенной армейской шинели. Туповатое лицо его выражало какое-то застенчивое добродушие, а глаза глядели почти с нежностью, как у доверчивой собаки.

– Извините, что не явился к сроку, – сказал офицер, жалобно моргая. – Дорога была очень длинная. Поездом, морем и по воздуху. Потом вот здесь уже, в Петсамо…

– А вы, простите, кто такой?

– Обер-лейтенант Штумпф. Придан вашей роте в качестве наблюдателя. Вроде военного советника.

– Зачем?

– Не знаю…

Суттинен расхохотался:

– Ну, и что же вы мне посоветуете для начала?

Штумпф дружески подмигнул, разводя большими руками.

– Мисся войси рююпятя? – сказал он, намекая на выпивку. – Халуайсин суурести юода паловиина!

И хотя это желание опохмелиться было высказано через пень в колоду, но все же понятно для любого финна.

– Откуда вы знаете мой язык?

– Да, черт возьми, я уже служил советником. Летом меня подшибла русская «кукушка». Пуля содрала кору с дерева и залупила эту кору мне под шкуру. Я чуть не сдох от гангрены. После госпиталя меня хотели оставить в Германии, но я сам попросился на фронт.

– Почему?

– Да потому, армасустявя, что в Германии сейчас хуже, чем на фронте. И жрать нечего. И бомбы. И глупости. И молчат все. И вообще – пошло все в такапуоли!

Этот немец чем-то сразу понравился лейтенанту. Суттинен вызвал своего капрала Ориккайнена и сказал ему:

– Слушай, Теппо, где хочешь, а достань спирту нам. И завтра утром не буди нас. Мы сами проснемся…

Потом повернулся к обер-лейтенанту Штумпфу:

– А где ваши вещи? Раскладывайтесь.

Штумпф раскрыл перед ним чемодан – он был пуст.

– Все? – спросил лейтенант.

– Еще вот только то, что на мне, – ответил Штумпф. – А остальное все осталось по дороге. Городов-то по пути много. И в каждом городе необходимо выпить.

– У меня в роте есть лишний миномет, – доверительно сообщил Суттинен. – Мы его отправим куда надо. Бочки самогона нам хватит надолго.

– Хватит! – убежденно заверил Штумпф.

В этот вечер они подружились.

Одинокой женщине трудно. Еще труднее с ребенком. И совсем плохо в чужом городе. Ни единой родной души…

Начальник военкомата, пожилой человек, уже отвоевавший свое в полную меру, проходил однажды по коридору. Протез его гулко скрипел в пустом коридоре, и на этот, очевидно, скрип обернулась сидевшая на диване женщина. Полковник заметил ее заплаканное лицо и прошел дальше. Мало ли он видел женских слез на свете! Но что-то заставило его обернуться, и женщина тоже встала ему навстречу.

– Может, вы мне поможете? – спросила она.

– Чем могу быть полезен? – с услужливостью интеллигента осведомился полковник.

– Вы знаете, я вот уж какой день… Все хожу сюда. И никакого толку. А мне хоть что-нибудь, хоть что- нибудь… О нем бы узнать мне!