– Вы правы. Я забыл об этом. Извините меня. Но я не могу говорить с вами, как бы хотел, – как дворянин с дворянином. Ибо народ вверил свою судьбу в мои руки и рассчитывает, что при всей их слабости они будут защищать его против величайшей державы мира. Поэтому разрешите мне, прежде чем принять ваше предложение, задать вам два-три вопроса.

– Охотно, – отвечал я. – Спрашивайте, ваше высочество.

– Я слышал, что вы привели с собой беглецов. Не пожелаете ли дать нам объяснения относительно их? Может быть, нам придется благодарить вас гораздо больше, чем это мы предполагаем.

– Это пленники инквизиции в Гертруденберге, которым я управлял всего три дня тому назад. Решив сделать то, что я сделал, я освободил их и привел их с собой вместе с частью гарнизона, который пожелал разделить мою участь, даже если ему придется сражаться против короля Филиппа. То, что я сказал, могут подтвердить сами беглецы.

– Я не говорил, граф, что сомневаюсь в ваших словах. Я только просил разрешить мне несколько вопросов.

Я поклонился и продолжал:

– Я скажу вам больше, ваше высочество, не дожидаясь, пока вы меня будете спрашивать. Я буду откровенен и не буду утверждать, что явился сюда только из любви к Голландии. Нет, не эта причина руководила моими действиями, хотя, может быть, именно так и должно было бы быть. Но я назову вам истинную причину. Я прибыл сюда потому, что у меня не было другого выхода. Я совершил два преступления: я спас женщину от костра и дал возможность ускользнуть полусотне еретиков, чтобы тем снискать расположение моей жены-еретички. Если б я не сделался бунтовщиком, я теперь шагал бы арестантом по дороге в Испанию. Я говорю вам это, ваше высочество, для того, чтобы вы сами могли видеть, что возврата для меня нет и что вы смело можете мне довериться. Все, что я сказал, вы можете проверить путем расспроса других.

– Повторяю, что я не имею малейшего сомнения в ваших словах, граф. Благодарю вас за откровенность и не буду больше колебаться. Если вы отныне хотите верно служить Голландии, мы не будем больше спрашивать, какие мотивы руководят вами. Больше того, мы откровенно скажем вам, что с радостью принимаем ваше предложение, ибо сильно нуждаемся в помощи. Судьба Голландии зависит от судьбы Гаарлема. Страна напрягает все силы, чтобы спасти его. Скоро туда будет отправлен новый транспорт. Вы примете командование над ним.

– Благодарю вас, ваше высочество. Позвольте мне напомнить, что я просил вас об одной милости. Дайте мне небольшой отряд, чтобы овладеть Гертруденбергом. Потом вы можете посылать меня куда вам угодно; если даже меня будет ждать верная смерть, я буду благодарен вам.

– Ваше высочество, – вдруг вмешался опять де Ламарк, – извините, что я прерываю ваш разговор. Но это уж слишком. Этот человек, по его собственному признанию, явился сюда беспомощным беглецом с пустыми руками. И он смеет ставить какие-то условия! Он должен быть рад, если мы дадим ему приют.

Я выпрямился:

– Я говорил не с вами, граф, а с принцем. Если я прибыл сюда, как вы изволили выразиться, беглецом, то во всяком случае, не с пустыми руками. Мое имя и моя шпага что-нибудь да значат.

Принц горделиво повернулся к де Ламарку.

– Кто здесь решает? Я или вы, граф? Извините за это вмешательство, – продолжал он, обращаясь прямо ко мне. – Вы правы, и я не отказываю вам в вашей просьбе. Как только судьба Гаарлема будет решена, ваше желание будет исполнено.

– Ваше высочество, я не могу ждать. Я не многого требую. Дайте мне тысячу человек на месяц, но дайте сейчас. Потом будет уже поздно.

Принц с удивлением посмотрел на меня.

– Гаарлем тоже не может ждать, – сказал он серьезно. – Если мы не поспешим туда на выручку, тоже будет поздно.

– Если нельзя будет дать мне тысячу людей, дайте пятьсот на две недели. Не считайте меня эгоистом. Вспомните, что Гертруденберг – ключ к Брабанту и что обозы герцога Альбы проходят как раз мимо него. Взяв его, вы тем самым поможете и Гаарлему, Ваше высочество, – продолжал я, преклоняя пред ним колена, – я еще ни перед кем не становился на колени, кроме короля. Но теперь я делаю это. Исполните мою просьбу, и я готов на все, что в человеческих силах, чтобы отблагодарить вас за вашу милость.

– Прошу вас, граф, встаньте. Я еще не король, и я не хочу, чтобы передо мной становились на колени. Но объясните мне причину, почему вы так на этом настаиваете?

Не поднимаясь с колен, я отвечал:

– В Гертруденберге осталась моя жена, и я боюсь, что она во власти инквизиции.

– Боже мой! – тихо промолвил принц.

Все, казалось, были взволнованы. Даже граф де Ламарк что-то пробормотал себе в бороду.

– Можем мы выделить тысячу человек, господа? – спросил принц. – Наша соотечественница находится в беде.

– Мы не можем дать их, ваше высочество, – сказал высокий, серьезный человек, стоявший справа от принца. – Транспорт, быть может, последний перед оттепелью, отправляется через несколько дней, и мы должны отослать с ним всех людей: мы обещали усилить гарнизон Гаарлема. Нельзя также ослабить и лагерь под Сассенгеймом. Если дон Фредерик не снимет осады, нам понадобится каждый солдат, каждая лошадь, для того чтобы сделать последнее отчаянное усилие освободить это место.

– Но в настоящее время, теперь… – продолжал настаивать принц, – неужели мы на время не можем выделить отряд?

– Нельзя, ваше высочество, ибо мы не знаем, когда придет наш час. Нельзя – ни тысячи, ни пятисот. То есть, если вы прикажете, мы их отдадим. Но вся страна и все города будут удивлены, что, потребовав от них всех до последнего человека, которого они могут выставить, вы находите и солдат, и деньги для новых завоеваний, в то время как Гаарлем гибнет. Их рвение ослабнет, да и – простите меня, ваше высочество, – ваш авторитет пострадает.