Звон стоял у нее в голове, словно звенел свет, льющийся отовсюду. И сквозь этот никому не слышимый звон доносились до нее слова священника:

– …и будут два одною плотью… что Бог сочетал, того человек да не разлучает… тайна сия велика…

Эти слова все звучали у нее в ушах, когда отец Владимир уже говорил:

– Славою и честию венчай я!

И когда уже выпили они вино из общей чаши и трижды обошли вокруг аналоя – Лиза все слышала немолкнущий голос:

– Тайна сия велика…

Из церкви шли домой молча. Каждый думал о своем, и не у всех эти мысли были веселыми… Даже говорливая Ксенька притихла, изредка взглядывая на Лизу и Юру.

Впрочем, Юра первым нарушил молчание, неожиданно улыбнувшись.

– Ты чего? – спросила Лиза, заглянув в его глаза, в которых уже заплясали веселые искорки.

– А помнишь, как он сказал, что любящий свою жену любит самого себя?

– По-моему, это апостол Павел сказал, – не удержалась от улыбки и Лиза.

– Ну, все равно. Так что, выходит, я теперь по праву могу не сдерживать свой природный эгоизм и любить себя до бесконечности!

Ночью Лизе казалось, что она не сможет уснуть: голова все кружилась, звон все стоял в ушах, и светлый туман все окутывал ее. Она заснула, только когда Юра прошептал ей:

– Что же ты волнуешься, любимая моя? Человек же не разлучит…

Нелегко далось ему это венчание!

Он рад был за них, и ему нравился их новый дом, который Лиза так быстро сделала уютным. Но он мог радоваться, только когда смирял свое сердце, когда старался не думать о том, что надежды у него больше не осталось…

И видя, как вздрагивают Лизины ресницы, и каким взглядом смотрит она на Юру, и как слушает слова священника, – он сдерживал себя, чтобы не заскрипеть зубами от отчаяния.

Только мысль о том, что Юра счастлив, как не был счастлив никогда, – только это давало ему силы…

Но было и другое, не менее мучительное для Сергея.

Он всегда знал, что происходит с Юрой. Вернее, всегда знал с тех пор, как встретился с ним на деревенском кладбище и принял его предложение. Его безошибочное чутье защитника подсказывало, когда надо вмешаться в Юркины действия, – и он вмешивался без разговоров, невзирая ни на что.

Только однажды это чутье подвело его – и Псковитин ни за что не позволил бы себе расслабиться снова.

И теперь он следил за каждым Юркиным шагом. Он запретил ему садиться за руль, он требовал, чтобы охрана сопровождала его от порога до порога. Он лично предупредил и охранников на въезде в «поселочек», чтобы были особенно внимательны ко всем, кто будет интересоваться Ратниковым, и докладывали ему об этом немедленно.

Сергею уже сообщали о том, что Подколзев забеспокоился, заметался, не понимая, в чем дело, почему перестает владеть ситуацией. Псковитин ожидал, что тот вот-вот решится на разговор с Ратниковым, и был готов к этому.

Единственное, на что ему труднее всего было пойти, – это прослушивание Юриных разговоров.

Псковитин давно уже располагал техникой, позволяющей ему слушать все разговоры, ведущиеся из зданий «Мегаполис-инвеста». Он и делал это регулярно, не испытывая никаких угрызений совести. Это была его работа, и он знал, что не имеет права полностью доверять даже тем, кто не вызывает и мысли о недоверии.

Но Юра… Одна мысль о том, что он включит магнитофон и услышит его голос, – одна эта мысль приводила Псковитина в содрогание.

И все-таки наконец он решился. Потому что знал: единственное, в чем Юрке совершенно невозможно доверять, – в вопросах его личной безопасности.

Псковитин прослушивал все его разговоры вечером, перед уходом с работы, и все в его душе восставало против этого, все в нем сжималось, и в этот момент он ненавидел Подколзева так, что убил бы своими руками.

Впрочем, разговоры были обычные. Юра говорил со своими партнерами о том, о чем Псковитин и так знал от него же. И это было особенно мучительно: словно он предавал Юрино доверие…

«Это же только до тех пор, пока разгребем все это дерьмо», – уговаривал себя Сергей.

Но на душе у него все равно было отвратительно.

И только Юриных разговоров с Лизой он не слушал никогда: прокручивал пленку…

В конце концов он устал. Устал от этого бесконечного состояния обмана и недоверия, от этого постоянного стыда посмотреть Юре в глаза.

«У меня ж нервы – не канаты! – думал он, садясь вечером за стол и нажимая на проклятую кнопку. – Человек я или автомат? Не могу я больше, не могу-у!» И слушал, сдавив виски кулаками.