как разговаривать с ней?

– А бабушка, дедушка – ну, хоть какие-нибудь родственники?

– Бабушка тоже умерла, а других родственников просто не было. То есть они были и сейчас есть, наверное, но далеко – все равно что нет, и они обо мне даже не знают.

Эти слова ничего не прояснили, наоборот – добавили Жене растерянности.

– Это… давно произошло? – осторожно спросил он.

– Не очень. Папа шесть лет как умер, бабушка – через год после него. А мама – давно, я ее вообще не знаю. Она умерла, когда я родилась.

Все это было так необычно, так загадочно и трагично, что Женя молчал, не зная, что тут сказать. Марина остановилась, и он остановился тоже. Она смотрела на него, и Женю вдруг охватил испуг, когда он вгляделся в ее переливчатые глаза…

– Женечка, тебе не надо этого бояться, – сказала Марина, и Женя вздрогнул оттого, что она прочитала его мысли. – Я совсем не такая уж… беспомощная. Тебе не придется меня защищать.

– Защищать? – он посмотрел на нее удивленно. – Но я не знаю… Я не думал об этом… От кого же защищать?

– Ни от кого, – улыбнулась она. – От жизни. Меня не надо защищать от жизни.

Это был какой-то странный разговор, и Женя обрадовался, когда Марина сама прекратила его.

– Смотри, как рано звезда поднялась! – сказала она, указывая на открытую линию горизонта, которой уже коснулось золотым краем солнце.

За разговором они не заметили, что идут уже довольно долго; вечер застал их посреди просторного поля.

– «Звезда дрожит в огнях заката, любви прекрасная звезда, а на душе легко и свято, легко, как в детские года», – произнес Женя, глядя на далекое пылающее небо.

– Это Тургенева стихи? – спросила Марина.

– Да, – Женя посмотрел на нее с легким удивлением. – Ты их знаешь?

– Эти – нет, просто догадалась. Другие знаю – лучше, чем эти. Тютчева.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался он, поняв, о каких стихах она говорит. – «Прощальный свет любви последней, зари вечерней», что ли? А эти, что я прочитал, чем плохи, скажи мне!

– Они слишком про любовь, в них все высказано – и зачем тогда стихи, если кроме слов ничего не остается?

– Вот это да! – восхитился Женя. – У вас в кардиологии все медсестры такие?

– У нас не хватало персонала, – засмеялась Марина. – Поэтому я одна такая.

Они развели костер неподалеку от оврага, заросшего орешником и калиной, и сели у огня, друг напротив друга. Марина смотрела на пламя, а Женя – на его отблески в Марининых глазах.

Ничего им не мешало в Спасском, в этом Марина оказалась права. Наверное, поэтому каждый день их здешней жизни растягивался, удлинялся – и уже через месяц и Марине, и Жене казалось, что они живут здесь вдвоем давным-давно.

Марина проводила на своем ФАПе не слишком много времени, только пока Женя был в музее. Если бы что-нибудь случилось, все знали, где найти новую медсестричку. А следить за трудовой дисциплиной было просто некому: районное начальство и так было до смерти радо, что нашлась медсестра на давно закрытый пункт в Петровском.

Она не знала, нравится ли ей заниматься хозяйством – занималась, и все, без лишних эмоций. Ей даже непонятно было, как это женщины моют посуду и представляют, что делают это для любимого. Она думала о Жене всегда, это было так с самого начала, а посуду она мыла просто так. Чтобы чистая была.

Ей нравилось слушать его рассказы о детстве, о Москве и университете, но она всегда знала, что он не рассказывает ей всего.

– Ты… Женя, ты любил кого-то – несчастливо любил? – наконец спросила она однажды.

Женя сжал свои пальцы так, что хрустнули суставы.

– Почему ты решила, Маша? – спросил он, помолчав.

– Не надо об этом говорить, если ты не хочешь, – ответила она. – Я это знаю, и мне не нужны подробности. Я не хочу тебя торопить. Но ты не бойся, милый мой, вся боль сама собою пройдет, и очень скоро.

– Откуда ты знаешь? – Женя смотрел на нее недоверчиво и даже слегка испуганно; впрочем, он все чаще смотрел на нее так.

– Почему же мне не знать? – пожала плечами Марина. – Я же люблю тебя…

Она не хотела говорить с ним о том, что трудно было бы ему объяснить.

– И все-таки это странно, – настаивал он. – Скажи, Маша, отчего ты так думаешь? Понимаешь, я не хотел бы, чтобы в моем поведении проскальзывало что-то… неадекватное тому, что есть на самом деле.

– Не волнуйся, Женечка, ничего не проскальзывает… – начала было Марина.

Но тут кто-то постучал в окно, и она с удовольствием оборвала разговор – встала и, приблизив лицо к стеклу, вгляделась в тьму октябрьского вечера.