мальчик в фиолетовой рубашке спускается по лестнице, цветы на рынке, арабы тянут рыболовецкие сети, козопае с флейтой на окраине города, где раньше было американское консульство…

Мы не знаем ответ двадцать лет назад были вроде желтые обои nichtneues im Westen* порнографические рисунки с Иисусом вылупляются из пасхальных яиц в автокатастрофе только у ангелов бывают крылья.

* Ничего нового на западе (нем.). – Примеч. пер.

Уточнять не буду. Не бывает сознания без привычной нам смерти. Банг-утот, стоны и попытка проснуться, смерть от кошмара – погода – источник живой воды – el testigo, свидетель; что он видел? Конец происшествия; власть и славу.

– Можешь встать из-за стола, – сказал отец, глядя, как сын дрочит на вареные яйца. – Стыдно так вести себя на глазах у матери. Все соседи и дежурный полицейский чуют вонь моей репутации.

Вы, сопляки, собрались у корыта, стоящего под колонкой на берегу Миссури, и моетесь в прохладном рассветном воздухе… Язвы по всей спине, где в него вонзался моросящий дождь смерти. Военный преступник повешен в спортзале под мелодию «Янки Дудль» девочка-христианка. Мамбо-джамбо наведет порчу на твою порцию говна. «Идите на хуй», – проорал он свиньям, собирающимся в небе.

Ночное озеро. Социалист кушает шоколад. Ребята дерутся сандалиями. Над деревней сгущаются сумерки. Я свое дело знаю. Англичанин хороший наемник сэр. Впусти меня я все для тебя сделаю. Обещал и луну в Перу а что получил? Ни хуя. Никакой халатности не было. Представляя публике свои лучшие части, проследите, чтобы во главе шел генерал – грудь в орденах прекрасна вдвойне.

Больной лев, он наблевал в Weltschmertz*. Сейчас сейчас. Не обойдите… милостью привратника поту сторону реки. Город вздымающихся глинобитных стен и узких улочек, столь узких и темных, как дно канала, где удят печальные люди, дверь туда, где рельсы заросли травой, застарелый мужской запах заброшенных спортзалов и пустых бараков. Небо вытерлось, как бумага.

* Мировая скорбь (нем.). – Примеч. пер.

Безумные гомики с белокурыми локонами занимают места на корабле викингов. Их жесты вялы, стилизованы и двумерны, как иероглифы. Временами один из них начинает дрожать, дергаться и страдать от влечения к бесконечности, и остальные держат его, чтобы не прыгнул в ветер.

«Ей-богу, твоя взяла, безумный пидор Лиф».

Старая мудрота с длинной бородой выговаривает: «Девочки, это Прыжки в бесконечность. Мать ваша знает, что делать. Я – узкий специалист». Он прописывает им здоровую клизму с дигидро-окси-героином. Лицо гомика белеет, как полотнище экрана. Он – прелестный мальчик, как прелестны во сне его вялые члены, с рассветом жемчужины пота застыли на верхней губе. Но вот лицо стареет, превращается в образ старухи, мечтающей утолить джанковый голод. Он тут же теряет двадцать фунтов. Медвежья шуба висит на юном теле, будто небрежно наброшенная.

– Где же полиция. Я такой худой.

Тень великой обезьяны в свете полярного сияния мелькает у него в лице, или это обман зрения – искусственное полярное сияние, включенное к началу туристического сезона, превращает окружающее в вид с открытки.

Мальчик с эрекцией извивается на кровати, брызжет жидкой протоплазмой сосет собственный член доит его мягкими нежными пальчиками. Он вытягивает ноги поджимает пальцы. Встает и танцует налитой как железо и вдруг падает на кровать будто из него выпустили воздух.

«Приготовься взлететь. Цель в пяти этажах над нами». Прохладные седьмые небеса наслаждения. Покалывание в позвоночнике, по всему телу пробиваются грубые черные волосы, терзая плоть.

Ребята в летней ночи опираются на железные ограды балконов, шепчутся хихикают кружатся в черных водах омута, конечности выделяются смутными белыми пятнами, с ревом проносятся друг мимо друга в ворованных машинах, бахвалятся, врезаются в потрескавшийся бетон путепровода, так, что выглядывают его стальные кости, все в крови. Ребята со свистом несутся по воздуху, вылетев из машин, с американских горок, из падающих самолетов, выпадают, прыгают, машут друг другу. Громадная белая улыбка складывается в снежные шапки гор.

* * *

Рождественская постановка в старшей школе… хор умственно отсталых мальчиков соломенные волосы голубые глаза нагие они пляшут тела сверкают в лучах. Они поют в унисон.

– Очинрады видить вас.

Чакра смерти у каждого на холке мерцает раскаленной синевой.

– Учителя прекрасные. – Некоторые да. Другие нет.

– Очинрады видить вас. Опекуны прекрасные. – На собрание подъемным краном не затащишь. Они купились на налет аристократизма.

– Очинрады видить вас. Ученики прекрасные. – Большинство и впрямь. Они снимают одежды и вспыхивают, как новогодние елки, напевая: «Очинрады видить вас. Ученики прекрасные».

Мы сидели в портовом баре и пили виски «Фун-дадор».

– Нам еще две порции… dos mas… Я такой говорю: «Джонс, а где Воблер Трава?»

– Не переживай за него. Мы его в бочонок закатали и закинули в отвал.

– Не забывай подмазать. Железная Нога в деле.

Железная Нога в кремовом «роллс-ройсе» подкатывает к захудалому питейному клубу в Паддингтоне и выходит, ведя льва на золотой цепи.

– Он в деле… хороший навар… склад сигарет… Би-Джей? Этого безумного персонажа в пинки поперли с работы. Он приглашает Ника Шэнкера иа «Ворлд Филмс» и Филипа Грэнжера из «Амальгаматед» отведать опоссума, сам тем временем бросает в биде желтую драную кошку и.варит в моче на огне двух паяльных ламп. Говорит, мол, опоссум, но любой дурак видит, что на блюде омерзительная драная кошка, мех лезет клочьями, кишки вздулись в животе, зубы оскалены, глаза вылезли из орбит, а Би-Джей скачет вокруг биде, подливает чашечку хлорки, капельку синьки, и напевает Песнь Опоссума.

– Вот опоссум с розовым носом… – Он показывает на биде.

– Сдается мне, это драная кошка, – визгливо скрежещет Филип Грэнжер. В этот миг у кошки взрывается живот, уляпав гостей обжигающими кишками и кислотной мочой, проедающей дыры в кашемировых жилетках и меховых боа.

Филип Грэнжер и Ник Шэнкер воют в унисон:

– Би-Джей, спасибо тебе огроменное, что позвал нас, но мы пиздец как устали.

У двери они оборачиваются в монструозных драных кошек и заливают его зеленой слизью…

– А ты чего ждал в Голливуде, мистер?

– Но они не знали сами, с кем говорят… Снова выходит хор умственно отсталых.

– Очинрады видить вас. Голливуд прекрасный.

Северный ветер над остатками заросших сорняками рельсов железные лестницы заржавели в лабиринте каналов и болот заросшие дамбы и шлюзы осыпающиеся дома с лепниной громадные хот-доги и рожки с мороженым покрытые лианами.

* * *

Умирающий гомик падает в объятия потрясенного мальчика.

– Позволь умереть у тебя на руках. Получишь наследство.

Мальчик, встав, роняет гомика на землю, и тот усердно изображает предсмертные судороги. Мальчик же резвится в парке, прыгает и скачет, как звереныш.

В купе французского поезда пассажиры открывают портфели, достают всякое добро…

– Пердон, мадамы и мусье. – В облаке серной вони заходит Дух Блохи Блейка, одетый в мерзотное пальто из бурого меха, фуражку и портянки. На поводке он ведет громадную медведку. Насекомая тут же лезет мордой в чемоданы, разбрасывая их содержимое. Пассажиры молотят ее зонтиками и тростями, попадают друг по другу, как оглашенные зовут кондуктора. Медведка переключается на людей.

– Уберите от меня эту хрень!

В купе мешанина кишок и крови. Дух отзывает насекомую. Та оборачивается молодым солдатом- пуэрториканцем с рекламного плаката, одной рукой он отдает честь, другой дрочит.

Им попадается семья в последней стадии пожирания земли. Кожа их черна, а лица покрыты грязью и густой зеленой слюной. От них идет сырой запах поганок. У некоторых на спине здоровые фиброзные