– И что же это, Фредди?

– Я знаю, что она исцеляется, Чарльз. Я знаю, что она до сих пор приходит в себя после верденского госпиталя. Я знаю, что она возвращается к жизни. И когда она вернется, она, скорее всего, поймет, что то уединение, которого она жаждала в восемнадцатом году, совсем не нужно ей, не нужно навсегда, надолго. – Он отвернулся, отошел на несколько шагов и снова повернулся ко мне. – Я не стану ей в этом мешать, но я должен узнать об этом заблаговременно, чтобы предпринять необходимые меры. Необходимые не только для меня, но и для Адрианы.

– Понимаю, – сказал я. – Развод получить очень трудно – если, я хочу сказать, нам понадобится развод. – Я надеялся, что не произнес это с излишним рвением.

Он вздохнул и вернулся к креслу у моей кровати.

– Без убедительных причин, Чарльз, развод почти невозможен. А развод по причине вредит всем. Безусловно, Адриана легко могла бы предъявить мне претензии, но это в буквальном смысле разрушило бы меня а ее выставило в дурном свете. В ином случае мне можно было бы предъявить обвинения, ложные, но не без губительных последствий для ее репутации. Мы оба происходим из старых родов. Это дело касается не только нашей репутации. Возможно, вы скажете, что мы должны были подумать об этом три года назад. Но мы не подумали. Мы старые добрые друзья, и нам казалось, что мы нашли наилучшее решение.

– И вот появляется чертик из табакерки. – Я попытался улыбнуться, но из-за морфия меня больше клонило в сон, чем в энтузиазм.

Он ответил, в свою очередь улыбнувшись:

– Никакой чертик не выпрыгнул. Адриана просто меняется, – я уверен, меняется к лучшему, но мы оказались в трудном положении. Или можем на каком-то этапе в нем оказаться. Вот почему я сейчас с вами разговариваю. Даже если вы и не являетесь причиной этих перемен, вы заметите их. И, как добрый друг, помните о том, что я сказал. И если она захочет пересмотреть наше соглашение, это будет непросто, но не невозможно.

Не успел я ответить, как раздался стук в дверь и в палату вошла Адриана. Она устало взглянула на нас, но спросила бодрым тоном:

– Что здесь происходит, мальчики? Я думала, что ты подождешь меня в приемной, Фредди. Я немного задержалась.

Она наклонилась и поцеловала Фредди в макушку.

– Мы согласовываем наши показания полиции, дорогая, – сказал Фредди Он встал и с нежностью улыбнулся ей. – Это проклятие всех заговорщиков, ты же понимаешь.

Она положила руку ему на щеку, заглянула в глаза и беззаботно ответила:

– Не знаю, существовала ли когда-нибудь менее подходящая группа заговорщиков?

Они оба рассмеялись.

Спустя сутки, днем в субботу, я проснулся оттого, что Фредди тряс меня за плечо. Я чувствовал себя так, словно съел самый ужасный обед в своей жизни. Изжога была просто непереносимой, а тряска мало способствовала тому, чтобы она прошла, хотя Фредди и старался быть осторожным.

– Я не сплю, не сплю, – сказал я, чтобы он прекратил. Потом открыл глаза, а он отступил на шаг, и передо мной возникло лицо Адрианы.

– Это я заставила его потрясти вас, Чарльз. Нельзя спать целый день, как вы делаете. Я должна кое-что сообщить. Вы слушаете?

Я попытался сесть, Фредди помог мне. Переложив подушки и осторожно приподняв меня, он смог придать мне более или менее сидячее положение.

– Вот так, старина, – сказал он. – Говорят, скоро вы уже сможете ходить.

– Надеюсь, что нет, – ответил я. – Мне понравилось лежать.

Я потерял ориентацию во времени. Мне казалось, что я говорил с Фредди и Адрианой лишь несколько секунд назад, но потом я заметил, что они были одеты иначе, нежели в прошлый раз. Я понял, что упустил какое-то время.

Вмешалась Адриана, заговорив великосветским тоном. Она вскинула подбородок и посмотрела на меня буквально сверху вниз.

Можете оставаться здесь сколько хотите, Чарльз Я полагаю, что прекрасно справляюсь и без вас. Осмелюсь предположить, что вы не желаете слышать об Алисе Таппер. Я не хотела бы обременять вас той информацией, которую она сообщила.

– А кто такая эта Алиса Таппер? – глухо спросил я. Имя показалось знакомым, но очень смутно.

– Очень личный секретарь Гассмана. Помните?

– Адриана, вы стали похожи на сэра Артура – разговариваете с привидениями. Все говорят, что она умерла несколько лет назад.

– Ну, – сказала она с самодовольной улыбкой, – я спросила ее об этом, и она процитировала мне вашего соотечественника Марка Твена: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». Она жива, Чарльз, но, боюсь, долго не протянет. Вчера я узнала, что она живет здесь, в Лондоне.

– И что, вы уже успели с ней поговорить?

– Успела? Чарльз, сейчас три пополудни. Я разговаривала с ней почти все утро. Она живет в доме престарелых в нескольких милях к северу. Она скверно себя чувствует, Чарльз, но вполне вменяема.

– Она подтвердила, что Гассман мертв? – спросил я. Мое первое желание, даже несмотря на туман в голове, заключалось в том, чтобы выяснить, кто написал записку. – Она может с уверенностью подтвердить это?

– Она-то и обнаружила его тогда. Он еще не умер, но был в коме. Он умер несколько дней спустя – кстати, именно здесь, в Челси. Алиса видела его тело в гробу на похоронах. Над ним хорошо поработали: он выглядел совсем как живой.

– Значит, она полагает, что он мертв.

Чарли, она, правда, не сказала, что пыталась его ущипнуть. Но он умер. Именно поэтому, кстати, людей и кладут в гроб. – Она посмотрела на меня с преувеличенным раздражением. Фредди за ее спиной попытался подавить улыбку.

– Хорошо, хорошо. И как она выглядит?

– Маленькая, хрупкая, полна решимости. Есть еще порох в пороховнице! Я полагаю, что у них были интимные отношения, но, когда она говорит об этом, в ее голосе слышен надлом. Возможно, их отношения были непростыми – может, даже сложными.

– У меня это не вызывает сомнений, – добавил Фредди. – Сегодня утром я ходил с Адрианой. И я бы сказал, что, разговаривая с нами, эта Таппер выказывала очень смешанные чувства. – В его голосе звучало такое же удовлетворение результатами их разведвылазки, как и у Адрианы.

– И сколько она помнит? – спросил я.

– Все, Чарли, все, что угодно. С ее памятью все в порядке. Хотя она очень скрытная особа. Есть вещи, о которых она решительно не желает говорить.

Вмешался Фредди:

– В ней мы наблюдали причудливую смесь удовольствия, оттого что ее пришли навестить, и желания поговорить, с одной стороны, а с другой – осторожность и уклончивость. Она ничего не имела против того, чтобы говорить о Гассмане как о человеке, но о Гассмане-ученом – и тем более Гассмане-гипнотизере – молчок. Что скажешь, Адриана?

– Точно. Однако она кое о чем проговорилась, когда я спросила о пропавшем дневнике. Она сказала что-то насчет того, что он предназначался только для его собственных глаз. Что она сказала, Фредди?

– Она сказала: «Никому не позволялось видеть его личный дневник. Он предназначался только для его глаз, и я об этом позаботилась».

– Именно. Она подчеркнула слово «я»: «Я позаботилась об этом».

– Думаете, она его сожгла или что-то в этом роде? – спросил я.