Мне надо было быть готовым к такому откровенному вопросу, но я не был. Я пробормотал довольно бессвязно:

– Если честно, то я сомневаюсь в этом, но насколько нам удалось разобраться в ситуации, кто знает? Честно говоря, до настоящего момента эта мысль не приходила мне в голову. Мы пришли сюда, ожидая встретить душевнобольного пациента, который, возможно, будет в силах ответить на наши вопросы о Гассмане. А вместо этого мы увидели, на мой взгляд, совершенно здорового заключенного. – Мои слова повисли в воздухе между нами.

– Хоть и в очень приятной тюрьме, – вежливо заметил Таунби и оставил эту тему, обратясь к причине нашего визита: – Что ж, я помогу вам, если сумею. Полагаю, я знал доктора Гассмана не лучше и не хуже, чем любой другой его пациент. Завещание, возможно, навело вас на мысль, что я знал его лучше, возможно, был его близким другом, но это не так.

– Но он оставил вам почти все свои деньги, – сказала Адриана.

– Я совершенно искренне не понимаю, почему он это сделал. Если честно, я даже не особенно его любил. Он умер в девятьсот девятом, почти тринадцать лет назад. И первые шесть лет после этого я совершенно не помню. А следующие семь я провел здесь и беспокоился о других вещах, поэтому не уверен, что помню подробности того, как работал Гассман. Я никогда его хорошо не знал.

– Справедливо, – сказала Адриана. – И до нынешнего дня мы не знали о вашем положении – по крайней мере каким оно представляется. Но теперь я знаю. Я медсестра, и, как вы знаете, мой муж влиятельный человек. Если окажется, что с вами поступили несправедливо, я постараюсь что-нибудь сделать. Я обещаю. Что до Чарльза, он не может помочь вам. Он не имеет такого влияния, и по некоторым причинам он не может позволить себе быть вовлеченным в подобное дело. Но моя помощь и ваши сведения – это совсем другое дело, Уилл. Я помогу вам, если вы тот, кем кажетесь, независимо от того, что вы нам скажете.

Таунби, казалось, принял предложение, но ничего не сказал. Адриана посмотрела на меня, а потом перешла прямиком к делу, спросив:

– Итак, скажите мне: по-вашему, сошел ли Гассман с ума к концу жизни?

Я поморщился от ее прямоты, но Таунби продолжал задумчиво смотреть на зимний пейзаж.

– Некоторые считали, что он всегда был сумасшедшим. Среди персонала ходили слухи, что он позволяет себе вольности с пациентками. Пациенты даже распускали безумный слух, что он убил одну женщину. Но если он и был сумасшедшим, я этого не замечал…

– Убил женщину? – прервал я. – И в чем же состоял слух?

– О, это просто безумные сплетни, каких здесь хватает. Женщина по имени Клэр Томас должна была выписаться и вернуться к своей семье. Большинство врачей согласились с тем, что она может покинуть лечебницу, но Гассман так не считал. Вот что породило слухи. В общем, ночью накануне выписки она была убита в своей палате Ее изнасиловали и задушили.

– И почему подозревали Гассмана? – спросила Адриана.

– Ну, она была из тех пациенток, с которыми, по слухам, у него была связь. Шептались, что он не мог позволить, чтобы она вернулась в свет, где она могла об этом рассказать.

– А в этом есть доля истины? – спросил я.

– Нет. Он был слишком стар и немощен, чтобы побороть и задушить здоровую молодую женщину. Кроме того, он спал за своим столом в то время, когда предположительно произошло убийство. Слухи ходили просто потому, что пациенты его не любили. Большинство из них даже боялись его.

– А для этого были основания? – спросила Адриана. – Каково было быть его пациентом?

– Мне трудно вспомнить многое из его сеансов. Видите ли, он использовал гипноз. Каждый сеанс начинался с беседы – обычно малоприятной. Потом, полагаю, он вводил меня в транс. Поэтому все, что я могу рассказать вам о его сеансах, – это то, что мы разговаривали о моей жизни до поступления в «Мортон Грейвз» или же о книге, которую я читал. Потом он усыплял меня. Мне это не нравилось, но он умел подчинять себе.

– А вы помните, как он это делал? – спросил я. – Он что-нибудь использовал? Знаете, как фокусники.

– Я понимаю, о чем вы, потому что читал о них, хоть никогда сам такого не видел. Нет, он ничем не раскачивал у меня перед носом. Просто садился напротив и завладевал моим вниманием, потом спрашивал, хорошо ли я себя чувствую или что-то в этом роде. Мы разговаривали. Я чувствовал, как мое внимание рассеивается. Я начинал терять ориентацию в пространстве. Вот и все.

– А о чем вы разговаривали? – спросил я.

Таунби немного подумал:

– Обычно о неприятных моментах моей жизни, А иногда о печальной главе из книги, которую я читал до его настоянию. Думаю, его жизнь была похожа на мою. Он был способен сочувствовать мне, потому что сам пережил то же. Дальше я ловил себя на том, что фантазирую о чем-то приятном. Помню, что не мог различить реальную обстановку и нереальные воспоминания.

– А что потом? – спросила Адриана. – Как вы себя чувствовали?

– Обычно весьма хорошо. Долго был сонным. Потом на какое-то время подавленное состояние проходило. К концу лечения, хоть я и продолжал ходить на сеансы, я почти не ощущал депрессии, поэтому не чувствовал никакой разницы после них. Иногда я бывал уставшим и не мог собраться с мыслями. Иногда не понимал, где нахожусь. Мне казалось, что я шел к нему в кабинет, но просыпался в общей комнате или у себя в палате.

Таунби встряхнул головой, словно смущенный своими воспоминаниями. Потом продолжил:

– Незадолго до смерти он сказал мне, что я совершенно здоров и что скоро он меня выпишет. Кстати, это был последний разговор, который я помню до моего длительного периода помутнения.

– Вы хотите сказать, что не помните, что разговаривали с кем-то другим после того, как вышли из его кабинета? – спросила Адриана. – А как скоро после этого умер Гассман?

– Мы разговаривали у него в кабинете, потом я потерял сознание, – полагаю, он ввел меня в транс. От других я знаю, что он умер через несколько дней после этого сеанса – полагаю, в течение недели, – но, когда я в последний раз видел его, он был в полном порядке. Я очень долго был в беспамятстве. Когда я очнулся, я лежал на полу в коридоре. Вокруг стояли несколько пациентов, а медсестра пыталась мне помочь.

– И как долго вы были без сознания, Уилл? – спросила Адриана. – Несколько часов?

– Шесть лет – так, по крайней мере, мне сказали. Позже, через несколько недель после того, как я пришел в сознание, я узнал, что на дворе пятнадцатый год, а доктор Гассман уже давно мертв. Все, что мне известно о тех шести годах, я знаю со слов других. Многие люди рассказывали мне разные части истории – как пациенты, так и персонал. Я знаком с этой историей довольно хорошо. Но, несмотря на все подробности, которые я знаю, это просто рассказ, который я заучил. Я называю его для себя «легендой о докторе Таунби». – Он посмотрел на Адриану.

Она сжала его руку:

– Уилл, во время войны я знала многих мальчиков, молодых людей, которые не помнили длительные периоды времени, несколько дней. И некоторые из них так никогда и не вспомнили это время. Иногда они не помнили почти ничего из того, что с ними случилось с тех пор, как они покинули Англию, в течение несколько месяцев. Мы не держали их в отделениях для душевнобольных долго. Мы просто посылали их домой. И я смею предположить, что некоторые из них так и не вспомнили, но они на свободе, работают и живут нормальной жизнью.

Таунби с надеждой посмотрел на Адриану, но ничего не сказал. Возможно, он думал о жизни, которой ему бы хотелось жить, и я не хотел его прерывать, но время нашего посещения подходило к концу.

– А вы помните Мэри Хопсон? – тихо спросил я.

– Да. Она была красавица. Оказалась здесь почти одновременно со мной. Она тоже была пациенткой Гассмана. По-моему, я особо с ней и не общался – так, несколько раз обменивался незначащими фразами. Я знаю о ней больше по рассказам, чем по собственным воспоминаниям.

– Рассказам? – переспросил я.

– Это часть легенды о моей жизни в качестве доктора Таунби. Согласно рассказам, она была моей» пациенткой. Мне намекали, что я оставался с ней за закрытыми дверями несколько дольше, чем позволяют