иронии предложил Морозини.

– Но у этого парня есть и свои хорошие стороны. Например, он обожает Шекспира и каждые полминуты выдает тебе по цитате. Нет, он столь же любопытен, сколь и невоздержан в питье...

Друзья спускались по Пиккадилли в направлении к Олд-Бонд-стрит, где находился ювелирный магазин Джорджа Хэррисона. Пройдет еще два-три часа, и алмаз, из-за которого было изведено столько чернил, отправится в путь: в начале двенадцатого бронированная машина с полицейским нарядом переправит его к Сотби на Нью-Бонд-стрит, иными словами, на сотню метров дальше, где он и будет дожидаться торгов. Аукцион состоится завтра.

Погода стояла отнюдь не прогулочная, однако на улицах было полно народу. Обычная для Лондона изморось не в силах была загнать под крыши людей, которые за долгие века притерпелись к любым превратностям погоды. Черные шелковые купола в мгновение ока раскрывшихся зонтиков, которым не было числа, плавной волной текли вдоль улицы насколько хватал глаз, будто стадо тонкорунных овец. Ни Альдо, ни его друг никогда не брали с собой зонтов, считая их слишком громоздкими, и предпочитали плащи и каскетки из фирменной мастерской.

– И что же он знает, твой новоиспеченный друг детства? – поинтересовался Альдо. – И как, кстати, его зовут?

– Бертрам Кутс, репортер из «Ивнинг Мэйл». Полагаю, что пока он специализируется на попавших под машину собаках, и это справедливо, потому что он и сам похож на спаниеля, у него такие же длинные уши и он весьма пронырлив. По правде сказать, мне повезло, что я напал на него.

– И как же это произошло?

– Случайно. Я зашел выпить стаканчик в одно заведение на Флит-стрит и стал свидетелем небольшой разборки между хозяином и Бертрамом. Речь шла, как нетрудно догадаться, о долге, оплата которого несколько затянулась, а поскольку наш друг был уже под хмельком, то разговор только запутывался. Вскоре подошел еще один тип, некто Питер, который, как я понял, тоже работает в «Ивнинг Мэйл», но печатается на первых полосах. Бертрам, желавший еще выпить, попросил ссудить его несколькими монетами. Но тот довольно пренебрежительно отказал, явно ни во что Бертрама не ставя. Оскорбившись, тот заявил: «Напрасно ты так со мной! Вот посмотришь, как я утру тебе нос в деле Фэррэлс!» Питер только посмеялся над ним, выпил свою кружку пива, и, как только он ушел, на сцене появился ваш покорный слуга. Я представился Бертраму как его коллега из Франции, приехавший в Лондон ради аукциона Сотби, и прибавил, что имел счастье видеться с ним несколько месяцев назад в Вестминстере, куда журналистский корпус был приглашен на бракосочетание принцессы Марии. Ты прекрасно понимаешь, что Бертраму и во сне не могло присниться присутствовать при событии такой важности, но он был польщен. После чего я заплатил его долг и предложил ему пообедать. Остальное ты знаешь.

– Как раз остального я и не знаю! Твоему журналисту и впрямь известно что-то важное о смерти Фэррэлса?

– Безусловно, но не так-то легко было из него это вытянуть. Даже пьяный в стельку Бертрам Кутс продолжал цепляться за свою маленькую тайну, как собака за кость. Чтоб уломать его, я пообещал, что расскажу ему все, что узнаю об алмазе, и, разумеется, это не оставило его равнодушным. Поток анонимных писем захлестывает их газету точно так же, как и все остальные. Кстати, среди них немало угрожающих, суть которых сводится к тому, что если алмаз не снимут с торгов, то прольется кровь...

– Очень любопытно, однако...

Альдо замолчал. Фешенебельная улица, которая еще несколько секунд назад была просто оживленной, превратилась вдруг в настоящий людской водоворот. Центром его был магазин, чей скромный внешний вид и строгая старинная отделка, выдержанная в классическом британском стиле, не могли тем не менее скрыть его истинной роскоши – это был один из самых крупных ювелирных магазинов на Олд-Бонд-стрит.

Из толпы послышались крики, а затем полицейские свистки. Все уличные зеваки ринулись туда.

– Без сомнения, это магазин Хэррисона! – воскликнул Морозини, прекрасно знавший эту улицу. – Похоже, там произошло что-то серьезное.

Друзья стали пробиваться сквозь толпу, не слишком стесняясь в средствах – наступая кому-то на ноги, активно работая локтями, расталкивая и тесня соседей, чем навлекли на себя поток брани. Однако результат стоил затраченных усилий – через несколько минут Альдо и Адальбер стояли у дверей магазина, вход в который загораживал дюжий полицейский.

– Я – представитель прессы! – заявил Адальбер, размахивая журналистским удостоверением, немало удивив этим своего товарища.

– Хотел бы я знать, где ты его раздобыл, – прошептал Альдо на ухо своему приятелю.

Однако как бы там ни было, но пропуск, фальшивый или настоящий, не возымел желаемого действия.

– Сожалею, сэр. Но я не могу вас пропустить. С минуты на минуту прибудут представители власти.

– Я могу понять, почему вы не пускаете журналистов, – сказал Альдо со своей обезоруживающей ослепительной улыбкой, – но я друг Джорджа Хэррисона, и он назначил мне встречу. Мы с ним коллеги и...

– Сожалею, сэр. Ничем не могу помочь.

– Позвольте мне по крайней мере поговорить с мисс Прайс, секретаршей.

– Нет, сэр. Вы не увидите никого до тех пор, пока не прибудут из Скотленд-Ярда.

– Но скажите по крайней мере, что произошло?!

Лицо полисмена приняло суровое выражение, как будто к нему обратились с неприличным предложением. Взгляд из-под каски устремился вдаль над головами собеседников и затерялся где-то в конце бурлящей от столпотворения улицы.

И тут же Морозини услышал за спиной шепот:

– Я кое-что видел, и поскольку вы, черт побери, дали мне хороший совет прийти к Хэррисону к одиннадцати, то уж вам-то я расскажу, в чем там дело.

Обернувшись, Альдо заметил Видаль-Пеликорна, тихо разговаривавшего с коротышкой в потертой фетровой шляпе, и понял, что это и есть незадачливый репортер из «Ивнинг Мэйл».

У невысокого и довольно упитанного репортера было тем не менее вытянутое лицо, в самом деле напоминавшее печального спаниеля, а длинные, почти до плеч, волосы только усиливали это сходство. Рассказывая о своем новом приятеле, Адальбер не упомянул о его возрасте, и Альдо решил, что речь идет о потасканном, видавшем виды завсегдатае баров, а между тем репортер оказался совсем еще молодым человеком.

– И что же вы видели, дружище Бертрам? – спрашивал Адальбер. – Говорите без стеснений, это князь Морозини, мой близкий друг, о котором я вам уже говорил.

Сметливые карие глаза газетчика мигом оценили по достоинству горделивую фигуру венецианца.

– «Думай прежде, чем говорить, и взвешивай прежде, чем действовать», – процитировал он, назидательно подняв палец, и уточнил: – Монолог Полония, «Гамлет», акт первый, сцена третья! Но я думаю, что я целиком и полностью могу быть откровенным с вами.

– Я предупреждал тебя, что на две трети речь нашего друга состоит из цитат великого Вильяма, – произнес Адальбер. – И все-таки я позволю себе повторить свой вопрос: что же вы видели, дружище?

– Отойдем в сторонку, – предложил Бертрам, увлекая их за собой, к великой радости остальных зевак. – Когда я подошел, здесь стояли две машины, обе черного цвета – благородный «Роллс-Ройс», хотя и несколько устаревший, но в отличном состоянии, и рядом громоздкий «Даймлер», куда более новый. И почти сразу же я увидел, как из магазина выходит старая леди в глубоком трауре, поддерживаемая сиделкой. Леди, наверное, побежала бы, если бы ей позволили ее больные ноги. Она выкрикивала что-то нечленораздельное, и вид у нее был смертельно испуганный. Испугана, казалось, была и сиделка, хоть и старалась сохранить хладнокровие. Сиделка буквально запихнула хозяйку в «Роллс-Ройс», не дав шоферу времени выйти и открыть дверцу, и крикнула ему, чтобы он немедленно трогался. Машина умчалась на такой скорости, будто за ней гнались по пятам. Погодите, это еще не все, – прибавил репортер, видя изумленные взгляды друзей. – Прошло несколько секунд, и из магазина выбежали двое мужчин. Два очень хорошо, по- европейски одетых азиата. Они столь же стремительно сели в «Даймлер», который мгновенно тронулся с места, а из магазина в это время послышались ужасные, просто душераздирающие крики. Они привлекли внимание двух полисменов, которые утюжат тут тротуар и днем и ночью, те вошли в магазин, и я хотел было