— Почему он не сделал этого раньше? Не понимаю… Не зная, что ответить, Ронделер лишь пожал плечами.

— Смотрите! — сказал он. — Желая причинить своему врагу страшную смерть, этот несчастный без колебаний выбрал ее сам. Это ужасно…

Судья и его жертва достигли опасного места, обозначенного вехами. Рауль де Нервиль был ниже, чем Альбен, и погружался быстрее. Светлый смертоносный песок уже обхватил его за талию, тогда как плащ из козьей шкуры был еще хорошо виден. Чем сильнее он барахтался и старался вырваться, тем быстрее его засасывало. Периго даже не нужно было его удерживать. Сложив руки, он смотрел, как тот погружается в безудержных рыданиях и отчаянных криках. Сам он держался прямо, с высоко поднятой головой, неподвижный словно статуя. Живыми казались лишь его растрепанные волосы, которые шевелил поднимавшийся ветер.

Когда Нервиль скрылся, издав последний стон, Альбен широко перекрестился и тоже исчез в песке. Легкая рябь пробежала по тонкому слою желтоватой воды. Все наблюдавшие за ними на берегу одновременно опустились на колени и перекрестились. Теперь все было кончено…

Варанвиль достал платок, вытер лоб и перевел глаза на друга, из руки которого выскользнул пистолет. Лицо Гийома совершенно одеревенело. Феликс подумал, что столь резко очерченный профиль с высокомерным носом прекрасно подошел бы вырезанной из дерева фигуре, которую обычно устанавливают на носу корабля, или статуэтке какого-нибудь вождя индейцев из племени чероки, наподобие тех, что привозили сражавшиеся в Америке солдаты. Лицо друга было таким же непроницаемым. Феликс положил руку на плечо, показавшееся ему каменным. Но, к удивлению своему, увидел, как по задубевшей щеке катится слеза…

— Ты жалеешь, что у тебя похитили смерть Нервиля?

— Нет. Альбен Периго давно имел на нее право. Но именно его я встретил, когда впервые оказался в Ла-Пернель, и теперь у меня такое чувство, будто я потерял друга… Может быть, он спас мне жизнь.

— Возможно. И благодаря его жертве твой дом все-таки будет построен, и семья Тремэн заживет в мире и покое. Ты не можешь себе представить, как я счастлив!

— Счастлив? Тогда отчего и ты плачешь?

Феликс отвел глаза и неопределенно пожал плечами.

— Наверное, от облегчения. Последние пять дней я просто не мог жить. Я очень боялся, знаешь?

Вместо ответа Гийом обнял своего друга за плечи. В эту минуту их окликнул господин де Ронделер:

— Мне понятны ваше волнение и ваша радость, господа, но не согласитесь ли подкатить коляску господина д'Уазкура? У нас новая неприятность…

И в самом деле, хирург пытался привести в чувства старого дворянина, которого настолько потрясла смерть будущего тестя, что он рассыпался, словно карточный домик, и лежал без движения на перемешанной с фукусом гальке, лицо его было таким же серым, как и парик, нос заострился, и он едва дышал.

— Он что, тоже умрет? — спросил Гийом.

— Не думаю, — подал голос лекарь, — но он перенес сильное потрясение. Какое зрелище для человека его возраста!

— Представление, которое он готовился нам показать, женившись на восемнадцатилетней девушке, было бы, на мой взгляд, не менее шокирующим, — безжалостно произнес Тремэн. — Я пока пойду за экипажем…

Когда чуть позже они с Феликсом вернулись к своим лошадям, небольшая группа людей встретила их дружными приветствиями. Невзирая на больную ногу, Луи Кантен опередил бальи и, бросив свою палку, кинулся к Гийому в объятия, не зная, плакать ему или смеяться.

— Если бы вы знали, как мы счастливы, господин Тремэн…

— Зовите меня Гийомом! Вы же знаете, что я вам родня. Старик покраснел словно солнце на закате и разрыдался от радости и волнения… Бальи Ренуф воспользовался моментом и заговорил.

— Это правда. Мы все видели со старого редута на кладбище. Сегодня в Сен-Васт замечательный день, потому что исчез последний из Нервилей. Мы так вам за это благодарны!

— Если вы все видели, то знаете, кого следует благодарить… и оплакивать! Невинного человека тридцать лет назад отправили на галеры, и сегодня он пожертвовал собой, чтобы избавить вас от злого гения.

— Мы отслужим обедни, всех соберем на них, и жаль, что не можем сделать большего. Мы уже предупредили господина де Фольвиля — он наблюдал вместе с нами и с высоты бруствера благословил бухту и отпустил грехи этому мужественному человеку. Он пошел за чем-то домой… да вот и он!

Кюре бежал к ним, приподняв обеими руками сутану, из-под которой виднелись его кривые, как у кавалериста, проворные ноги, обутые в башмаки с пряжками. — Какая ужасная смерть! — сказал он, переводя дух. — Воистину пути Божьей справедливости бывают извилисты! Как бы там ни было, все, что он ни совершает, во благо. Держите! Я должен отдать это вам.

Из просторного кармана он извлек письмо и протянул его Тремэну.

— Только что пожертвовавший собой человек приходил ко мне вчера под покровом ночи, попросил исповедаться и дал мне эту записку, настаивая на том, чтобы я передал ее вам сегодня утром после дуэли. Я, разумеется, согласился, но предложил ему прийти на исповедь утром, перед службой. Он отвечал мне, что ему предстоит долгое путешествие и что он желает примириться с Богом прежде, чем отправится в путь. Я уступил его желанию, и вот его письмо!.. Нет, не открывайте сейчас: несчастный выразил особое желание, чтобы вы были одни, когда станете читать. Гийом кивнул в знак согласия, поблагодарил священника, положил в карман записку, пожал всем руки, но отказался последовать за ними в трактир. Ему понятно было их желание отметить исчезновение ненавистного человека, но в то же время это означало бы празднование гибели бывшего каторжника, чего Тремэн делать ни за что не хотел. Наоборот, он мечтал побыть один в своей комнате, подумать о человеке, которого любила его мать, и постараться лучше узнать его, прочитав его послание…

Альбен Периго не был большим грамотеем и писал округлым и понятным почерком, как прилежный ученик. Но от аккуратно сложенного и заклеенного кусочном сосновой смолы листка веяло силой и захватывающей искренностью. Простыми словами, коротко и ясно он описывал свою жизнь в молодости, любовь к Матильде и огромное желание обоих уехать куда-нибудь далеко, чтобы жить только любовью и не быть вынужденными отстаивать ее или отвечать за нее перед кем-либо, кроме Всевышнего. «Каждый из нас знал: чтобы быть счастливым, ему нужен лишь другой…» Затем убийство Симон, страх преследований, жертвой которых могла оказаться Матильда, ее отъезд в Квебек в тот самый момент, когда конная полиция арестовала Альбена. О поспешном суде, обвинении без достаточных доказательств и отправке на каторгу он почти ничего не писал. Как и о страшных годах, проведенных в кандалах, когда ему пришлось возить на тележке камни или боеприпасы в порту Бреста. Чувствовалось, что пером водил человек, испытавший немало стыда, и объяснялось это, быть может, его надломленной гордостью.

Как ни странно, Периго более подробно описывал то, что доставило ему, вероятно, наибольшие страдания: появление в Бретани типично средиземноморских галер, которые, однако, приплыли из Л'Орьяна, где Индийская компания много лет назад начала их строительство, да так его и не закончила. Ими командовал известный моряк, бальи с острова Мальты, человек суровый, имени которого Альбен не называл. Сам он был нормандцем и выбирал гребцов из наиболее крепких мужчин, предпочитая тех каторжников, что были из Нормандии, так как знал об их выносливости: Периго вызвался быть среди них, надеясь… поскорее умереть. По рассказам моряков он знал, что люди не доживают до старости на этих длинных и легких красно-золотистых судах, столь не похожих на привычные высокие округлые корабли.

Труд там был тяжелее, чем на земле, а плетки надсмотрщиков стегали еще больнее. Но бальи оказался человеком справедливым, и Альбен не только не умер, но развил в себе неожиданную силу. Но главное, он плавал. Ощущая под днищем корабля движение волн, он, несмотря на ужасающие условия, мог хотя бы отчасти испытывать радость, известную тем, кто всю жизнь смотрел на море. За время плавания на галерах в Ла-Манше и затем в Северном море (закончившемся неудачно) он проникся уважением к бальи, который хоть и был крут, во перед тем, как вернуться на Мальту, добился для Периго помилования. Через два года после смерти Матильды ее бывший любовник вернулся на родину, где был вынужден скрываться, так как человек с Мальты помог ему лишь при одном условии: Альбен должен был поклясться на кресте, что не