Америке и Азии и даже б Китай, где его чуть было не убили. Он привозил рисунки, картины и особенно деньги, много денег, благодаря которым Прюдан, повышенный до интенданта и заведующего огородом и садом, сотворил чудеса. Дом был отремонтирован, поместье стало в изобилии производить фрукты, вино, мед, миндаль, половину которых продавали, но особенно отдавали жителям деревни и даже округи, которым жизнь не улыбалась так как солнце. Однако несмотря на свое любопытство Виктории так и не удалось открыть источник этого нового процветания, которое даже позволило Антуану приобрести небольшую квартиру в Париже, в районе Маре. Она кстати там никогда не была. Париж ее не интересовал.

– Это должно идти от его мазни, – заявил однажды, когда решил высказаться, мудрый Прюдан, которого не пожирало любопытство, раз все шло хорошо на угодьях. – Он мне сказал, что делает портреты людей свысока, а за это хорошо платят. Тебе не обязательно знать больше, Виктория.

В конце концов объяснение могло быть верным… С другой стороны, она не могла принять отношение Антуана к женщинам. У него были приключения, даже многочисленные, так как в этом он охотно исповедовался перед своей старой гувернанткой, но он никогда не говорил о женитьбе и в особенности никогда не принимал у себя ни одной дочери Евы. До появления Мелани, конечно.

Эту он не только привез сам, но и сделал своей, и сердце Виктории было полно радости. Кто мог сказать, что эта ночь любви не принесет плоды? И эти плоды будут подарком неба, даже если оно было не особенно замешано в этом. Действительно, как тут можно поверить в божественное вмешательство? Историю беженки Виктория знала со слов Антуана. Бедняжка вышла замуж за бесчестного человека, но он имел на нее все права и мог преспокойно добиться ареста художника за похищение, после чего у него было бы достаточно времени, чтобы довести бедное дитя до самых глубин отчаянья и нищеты.

Виктория дала себе твердое слово, что эта трагическая возможность не осуществится. Она вдруг почувствовала, как в ней зарождается непобедимая сила, чтобы защитить счастье, которое наконец появилось под старой крышей из римской черепицы. Внезапно нагнувшись, она взяла Полли на руки и погладила Перси по голове.

– Зверюшки, поверьте мне, у нас появилась молодая хозяйка, и мы сделаем все, чтобы ее сохранить. У нее есть все, чтобы продолжить семью, и ребеночек – это самое лучшее, что может у нас еще быть. Только вот она не свободна!.. Закон и даже церковь против нас. Поэтому нужно будет смотреть в оба. Что вы об этом думаете?

Конечно все самое лучшее, потому что в золотистых зрачках кошки, в нежно-коричневых сеттера можно было увидеть всю нежность мира. Виктория вознаградила их ласками.

– Самое трудное будет, – вздохнула она, – чтобы Туан сумел ее сохранить. А это еще неизвестно!

Она встала, сняла покрывало и отнесла его на кухню. Там положила его в большой тазик, принесла холодной воды из колодца во дворе. Зная, что от горячей воды кровь свернется, она натерла пятна крахмалом, положила обратно в таз с водой покрывало и отнесла в мастерскую, заперла ее на два оборота ключом, который положила в карман. Завтра она вернется со щеткой, и все следы жертвоприношения девственности исчезнут, кроме как из ее памяти. После этого, немного успокоившись, она вернулась на кухню, чтобы приготовить для Мелани обильный завтрак, потом, решив, что лучше будет не давать ей дальше спать, пошла ее будить. Лучше будет, если она встанет к возвращению Мирен и Магали. В спальне она долго стояла у кровати и смотрела на спящую молодую женщину, поздравляя себя с тем, что отправила близнецов. Ее нагота, ее ночная рубашка, висящая на спинке кровати говорили сами за себя. Сбросив с себя во сне простыни и одеяла, лежа на животе, она подставляла солнечным лучам, пробивавшимся между шторами чистые линии своего тела. Ее руки обнимали подушку, как они должно быть обнимали любовника этой ночью. И такова была красота молодого тела, что старая женщина стояла смущенная, ослепленная, каким был сам Антуан. Между чистым рисунком спины и нежными выступами бедер и круглыми ягодицами мягко опускалась талия, созданная для объятий. Растрепанные волосы блестели на ее шее, которую закрывали, спускаясь ниже лопаток. А сколько было грации в ее длинных нервных ногах! Было легко себе представить, что мог почувствовать Антуан, увидев такое совершенство.

Почувствовав вдруг смущение, как если бы она подсмотрела их взаимные ласки, Виктория вышла на цыпочках из спальни, потом, откашлявшись, чтобы придать голосу звонкость, сильно постучала в дверь:

– Демуазель Мелани! – крикнула она. – Я думаю, вы забыли, который сейчас час.

Ей пришлось повторить два раза, прежде чем сонный голос ответил:

– Уже так поздно?.. Я иду!.. Я сейчас же иду!

Через несколько минут, одетая в милый костюм прованской крестьянки, который она носила со дня своего приезда, Мелани вбежала на кухню, и Виктория еще раз застыла в смущении: Мелани была не такая, как раньше. Она излучала свет всеми чертами своего лица, обрамленного рыже-золотистым ореолом. Темные круги под глазами делали их еще больше, припухшие губы были смертельно красного цвета от поцелуев. Любой мужчина встал бы на колени, простирая руки перед этой торжествующей юностью, но Мелани совершенно не осознавала этой трансформации.

– Уже поздно? – спросила она.

– Десять часов. Вы голодны?

– О да! Я умираю от голода! А ваш ароматизированный кофе…

– Я вам его тут же принесу. Все остальное на столе. И вам остается только сесть за него… Потом, пока она наливала кофе в чашку с позолоченной кромкой: – Вы не слышали, как уехал месье Антуан?

При одном этом имени молодая женщина стала пунцовой и перестала на какое-то время откусывать от бутерброда, который старательно намазала маслом и конфитюром.

– Нет… нет, я сожалею об этом, потому что мне хотелось бы сказать ему до свидания…

И вдруг наступила тишина, которая почти остановила движения и дыхание обеих женщин. Потом Мелани вдруг подняла на Викторию сияющие глаза:

– Вам я могу сказать все. Кстати, я не стыжусь того, что произошло: этой ночью я пришла к нему в мастерскую и отдалась ему!

– Я знаю! – мягко сказала Виктория.

На этот раз молчание отмерило степень изумления Мелани.

– Вы знаете? Но каким образом?