должны найти общий язык. И Марианна решила разом покончить со всякими увертками.

– Я не оперная певица, – сказала она ласково. – Я еще никогда не пела перед публикой, за исключением нескольких салонов. Если я решила стать певицей, то только потому, что я хочу иметь возможность жить свободной. Через несколько дней состоится мой дебют. Это вас очень шокирует?

Аделаида немного подумала, но облачко на ее лице не рассеялось.

– Нет, – сказала она наконец. – Я думаю, что могу понять это. Но говорят, что новая владелица этого дома находится под особым покровительством Императора и…

– Я люблю его! – решительно прервала ее Марианна. – И я его возлюбленная. Надо, чтобы вы и это поняли. Если только это не будет слишком трудно.

– Ну хорошо! По крайней мере, можно сказать, что вы выложили все, как есть! – сказала Аделаида, обретая дыхание, потерянное при заявлении Марианны. – То, что вы любите его, меня не удивляет. Я была такой же, как вы, до этого дурацкого развода. Но я не могу простить ему его эрцгерцогиню.

– Раз так понадобилось, я прощаю ему ее! Ему нужен наследник!

– Он мог иметь его другим путем. Кровь Габсбургов ничего не стоит. Во Франции следовало бы об этом помнить. Но этому глупцу вскружили голову. Какого он надеется получить отпрыска, смешав свою прекрасную, чистую и молодую кровь благородного корсиканца с этой старой кровью, ослабленной браками между родственниками и наследственностью? То, что принесет ему Мария-Луиза, будет наследием Жанны Безумной и Филиппа II. Действительно, есть чему радоваться! Но объясните мне все же, каким образом вы, француженка с английской кровью, стали итальянкой?

Марианна вздохнула и, в свою очередь, наполнила стакан вином. Ей необходимо было прийти в себя не только от того, что Аделаида с такой непринужденностью обозвала Наполеона глупцом.

– Вы знаете, это длинная история.

– Ба!.. – парировала старая дева, устраиваясь поудобней. – Все мое время – со мною. И если вы позволите попробовать этот паштет… Я всегда голодна! – торжествующе добавила она. – И я обожаю истории!

Словно они были знакомы целую вечность, женщины уселись за столик и занялись одновременно и ужином, и историей Марианны. Никогда еще фаворитка Императора не чувствовала себя так легко и свободно. Теперь она спешила высказать все этой странной старой деве, чьи полные лукавства голубые глаза смотрели на нее с неподдельной симпатией. Слова сами текли рекой. Ей казалось, что, рассказывая все пережитое Аделаиде, она сообщала это также и духам, обитавшим в старом доме. Это всем прошлым Ассельна исповедовалась она, одновременно ощущая, что вся накопившаяся желчь и злоба уходят, как болезнь после приема лекарства. Единственное опасение: Аделаида посчитает ее не в своем уме. Но старая дева была другого мнения. Она удовольствовалась тем, что, когда Марианна закончила, похлопала лежащую на столе руку своей юной кузины и вздохнула:

– А я еще думала, что прожила увлекательную жизнь! Если вы и дальше будете так продолжать, мое дорогое дитя, я не знаю, куда вы дойдете! Но как интересно будет следить за вами.

Почти боязливо Марианна подняла глаза и спросила:

– Вы не возмущены? Вы не осуждаете меня? Я боюсь, что не очень дорожила своей честью!

– Вы не могли поступить иначе! Впрочем, в действительности пострадала честь леди Кранмер. Марианна же д'Ассельна довольствовалась влечением своего сердца. Вы не хотите, чтобы я оплакивала честь англичанки? Или особенно ее унылого супруга?

Она встала и отряхнула с платья прилипшие крошки. Затем, задумчиво глядя на молодую женщину, спросила:

– Этот американец… вы уверены, что не любите его?

Что за глупость взбрела в голову Аделаиде? Откуда этот явно нелепый вопрос? Неужели она не поняла того, что говорила Марианна, или у нее какое-то особое представление о Язоне? На мгновение в уютном салоне возник образ моряка, принесший неистовое дыхание океана, но Марианна отогнала его прочь.

– Любить его? Как я смогла бы? Теперь я чувствую к нему дружеское расположение, даже признательность, но я же вам сказала, кого люблю.

– Конечно, конечно! Когда долго смотришь на солнце, потом не видишь ничего, даже в самой себе!.. Я не знаю, отдавали ли вы себе отчет в этом, но вы описали мне человека невероятно соблазнительного. И если бы я была на вашем месте…

– Ну и что?

– Ну и что? Я думаю, что я заплатила бы карточный долг вашего тупого супруга! Только ради того, чтобы ощутить его близость! Он должен уметь любить, этот ценитель моря, и он, безусловно, безумно влюблен в вас!

Внезапно она разразилась смехом, увидев ошеломленное лицо Марианны, спрашивавшей себя, не ослышалась ли она, и вскричала:

– Не смотрите на меня так! Можно поклясться, что вы увидели дьявола! Узнайте же следующее, моя красавица: я вовсе не та старая дева, какой вы меня представляете… и в смутные времена было много хорошего, поверьте мне! Без Революции я была бы еще канониссой одного очень благородного монастыря, но, возможно, умирала бы от скуки! Благодаря ей я смогла открыть, что в добродетели совсем не столько очарования, как это принято говорить, и у меня осталось несколько благоухающих воспоминаний, о которых я поведаю вам на досуге, когда мы лучше узнаем друг друга. Запомните только одно: у членов нашей семьи всегда была горячая кровь. И вы не составляете исключение!.. На этом желаю вам доброй ночи!

Прогреми гром над головой Марианны, он не ошеломил бы ее больше. Ей открылось, что ее представление об Аделаиде соответствовало только половине правды и что нужно все начинать сначала. Простого упоминания о Бофоре оказалось достаточно, чтобы он укоренился в сознании Марианны, которая, однако, упорно старалась избавиться от этого наваждения. А, собственно, почему?.. Удивительное сомнение овладело Марианной. Смогла ли бы она полюбить американца? Решительно, она была еще слишком молода и ей многое предстояло узнать!.. Но когда м-ль д'Ассельна направилась уверенным шагом к ведущей на кухню лестнице, она остановила ее:

– Позвольте… куда вы идете?

– В подвал, дитя мое. Я забыла сказать вам, что он сообщается с подвалом дома мадам Аткинс. Обстоятельство, которое я открыла совсем недавно, но нашла весьма удобным с тех пор, как вы поменяли замки! Спокойной ночи.

Она снова двинулась в путь, но Марианна остановила ее криком:

– Кузина!

Это было только одно слово, но оно содержало в себе целый мир. В Аделаиде Марианне почудилось что-то от тетки Эллис, и крикнуть ее побудила потребность в утраченной семейной теплоте. Аделаида, словно ее что-то ударило, резко остановилась на пороге и медленно повернулась с напряженным лицом.

– Ну?

– Почему… зачем вам жить у знакомой, когда есть этот дом, наш дом… такой большой для меня? Я так… нуждаюсь в присутствии, в вашем присутствии! Я попрошу Императора простить вас, и мы сможем…

Она почувствовала, что не может больше вымолвить ни слова. Наступила тишина. Голубой и зеленый взгляды скрестились и впились друг в друга с силой, сделавшей лишними слова. То ли почудилось, то ли в самом деле блеснула слеза на ресницах старой девы? Она вытащила носовой платок и энергично высморкалась.

– А ведь верно, почему бы мне не переехать? – пробормотала она. – По-прежнему ничего нет над этим камином и это ужасно печально!

Повозившись с развалившимся шиньоном, может быть, для вида, чтобы привести в порядок чувства, мадемуазель Аделаида твердым шагом направилась к подвалу.

Оставшись одна, Марианна бросила вокруг себя торжествующий взгляд. Ей показалось, что внезапно дом действительно возродился, что стены его наполнились жизнью и приняли наконец их новое убранство. Круг замкнулся, дом вновь обрел свою душу, а Марианна – очаг.