Еще один предатель! Еще один трус, не способный сразиться с крикунами, чьи окровавленные когти вонзились во французское королевство! Надежды больше не осталось... Король погибнет!

Вдалеке, в тумане, который начал немного рассеиваться, снова забили барабаны, но ритм ударов стал другим... В нем появилось что-то яростное, безумное... Потом выстрелила пушка. Один раз... Другой... Третий... Старый солдат снял треуголку, товарищи последовали его примеру.

– Все кончено, – сказал он, и голос его дрогнул, а по щеке скатилась слеза.

Сраженный де Бац рухнул на колени. Он не плакал, но его бледное как мел лицо застыло, словно маска скорби. Лезардьер и Лаура опустились на колени позади него.

– Вы что, собрались молиться прямо на улице? – запаниковал третий солдат, до этой минуты не произнесший ни единого слова. – И ты, Осбер, надевай-ка треуголку! Я-то могу понять, что старому солдату тяжело, но если кто увидит...

Покачав головой, пожилой солдат надел шляпу, но де Бац и его спутники продолжали молиться. Произнесенные глубоким бархатным голосом барона слова поминальной молитвы «De рrofundis» обретали удивительный резонанс. Он закончил, оглядел ошеломленных солдат и громко крикнул:

– Мессиры! Король умер! Да здравствует король! Да здравствует Людовик XVII!

Было чуть больше половины одиннадцатого. А в башне Тампля три женщины в глубоком трауре – королева, принцесса и Мадам Елизавета – преклонили колени перед восьмилетним мальчиком, как они сделали бы это в Версале. Он стал тридцать восьмым королем Франции. Малыш, который, как только миновала торжественная минута, бросился к ним, чтобы оплакать своего отца, как это сделал бы любой ребенок.

Де Бац, Лаура и де Лезардьер отправились снова к Пале-Руаялю. Шарль предложил отправиться к господину де Малербу, чтобы убедиться, что аббат де Фирмон там.

– А потом мы с братом отвезем его к нам в Шуази-ле-Руа. У нас он сможет спрятаться. Моя мать очень больна, и отец захотел остаться с ней.

– Я знаю, поэтому мы его и не ждали, – вежливо ответил барон. – Передайте ему выражение моего почтения. А нам необходимо вернуться и успокоить Мари. С вами я свяжусь позже нашим условленным способом.

Фиакр, который вез Лауру и Жана в Шаронну, ехал по необычно тихому Парижу. Возможно, в кабачках собрались толпы бесноватых, которые выпивали за то, что они называли своей победой. Но по улицам торопливо, опустив головы, шли люди, они не разговаривали, словно чувствуя, что тень убийства монарха легла и на них... Всюду царил страх, слишком ужасным оказалось совершенное преступление...

Лаура и де Бац тоже молчали. Молодая женщина едва осмеливалась дышать, понимая, что любое слово может ранить сидящего рядом с ней человека. С него как будто заживо содрали кожу! Когда барон только что крикнул: «Да здравствует Людовик XVII», она почувствовала облегчение. Лаура боялась, что охваченный отчаянием Жан вонзит себе шпагу в грудь. Но, возможно, опасность еще не миновала. Что он станет делать, когда окажется один, в тишине своего кабинета?

Но Лаура в своих мыслях опережала события – до спокойствия было далеко. В доме в Шаронне все оказалось перевернуто вверх дном, как будто там пронесся ураган. Мари, бледная и неподвижная, лежала на кушетке. Ее приводила в чувство горничная, а Бире-Тиссо расставлял по местам мебель. Перед одним из окон в луже крови лежало бездыханное тело.

– Это я его убил, – доложил верный лакей. – Я отправился в деревню к госпоже Юло за свечами, а когда вернулся, то увидел в доме четверых мужчин в масках. Они рылись везде, а пятый допрашивал госпожу, угрожая поджарить ее ноги в камине, если она не заговорит. Именно его я и убил после того, как отдубасил остальных. Они, правда, сбежали.

Де Бац долго всматривался в лицо убитого, но оно было ему незнакомо.

– Так что же они искали? – спросил он у Бире-Тиссо.

– Они говорили о Золотом руне...

На другое утро, оставив женщин и дом под охраной Питу и Дево, которые появились в Шаронне накануне, де Бац оседлал лошадь и отправился к господину Ленуару. Бывший генерал-лейтенант королевской полиции был мрачен и встревожен, но визит барона несколько улучшил его настроение.

– Я уже собирался написать вам записку и попросить вас навестить меня, – сказал Ленуар, протягивая гостю руку, как это делают англичане. – Каким вам показался сегодня Париж?

– Можно подумать, что город мертв. Лавки закрыты, и на улицах не встретишь никого, кроме солдат и пушек, словно город находится в осаде.

– Так и есть. Город уничтожен стыдом, угрызениями совести и страхом... Вчера вечером в двух или трех театрах, которые открыли свои двери, не было ни одного зрителя. Люди бродили вокруг закрытых наглухо церквей. Некоторые, наиболее смелые, опускались на колени прямо на ступенях у входа и начинали молиться. Насколько я знаю из своих источников, парижане не могли поверить, что короля действительно казнят. Все ждали, что в последний момент Людовика помилуют, чтобы показать всем великодушие Конвента. Ходили разговоры и о том, что Дюмурье намерен вмешаться. Несмотря на последние, потрясающие слова короля, люди в ужасе от того, что вина за смерть монарха падет и на народ. Когда помощник палача поднял отрубленную голову и показал ее толпе, люди задохнулись от ужаса. Да, кто-то крикнул: «Да здравствует нация!», некоторые сумасшедшие даже принялись приплясывать, но очень быстро все притихли, и над площадью повисла мертвая тишина. Аббат Эджворт де Фирмон спустился с эшафота, и никто не посмел его тронуть. Он нес распятие, его лицо было залито слезами. Фирмона ожидали, и я предполагаю, что аббат смог благополучно добраться до дома господина де Малерба...

– Народ мог бы себя избавить от таких страданий, – с горькой иронией произнес де Бац. – Почему люди не поддержали меня, когда я бросился к этой карете? Даже те, кто клялся в верности королю, не пришли. Пятьсот человек! Нас должно было быть пятьсот, а собралась едва ли дюжина!

– Именно для того, чтобы объяснить эту загадку, я и хотел вас видеть, мой друг! Большинство ваших людей – те, кто ночевал в собственных постелях, – были разбужены в три часа утра жандармами.

– Их арестовали?

– Ни в коем случае. Их просто не выпускали из дома до тех пор, пока не выстрелила пушка. После чего жандармы удалились, больше никак не побеспокоив их. Я думаю, что многие сразу после этого поспешили уехать...

– Но как такое стало возможным?

– Неужели ваш острый ум на этот раз ничего не подсказывает вам, барон? Мне кажется, что ответ очевиден. Среди вас есть предатель!

– Незачем обладать острым умом, чтобы догадаться об этом, – вздохнул де Бац. – Но вы, которому всегда все известно раньше других, вы можете мне сказать, кто этот предатель? Я должен знать, кого мне следует предать смерти!

– Нет, этого я не знаю. Во всяком случае пока. Но если вы мне доверяете настолько, что можете написать и показать мне список заговорщиков, подчеркнув фамилии руководителей групп, – а я уверен, что вы их назначили, – возможно, я смогу быть вам полезным.

– Вы получите список сегодня же вечером.

– Отлично. А теперь расскажите мне, что привело вас в мой дом.

Барон рассказал Ленуару о своем возвращении домой и о той картине, которую он там застал.

– Мой слуга убил одного из нападавших, но при нем не было документов, так что мы не могли узнать его имя. Это был явно человек с юга – смуглый, черноволосый. Именно он допрашивал Мари, и, по ее словам, у него был сильный южный акцент.

– Что вы с ним сделали?

– Похоронили в глубине парка замка Баньоле, во владениях «гражданина Равенство», то есть герцога Орлеанского, – с презрением ответил барон. – Это место вполне подходит для убийцы. Если бы Бире не вернулся вовремя, Мари могла умереть под пытками...

Бывший глава полиции, слушавший рассказ, смежив веки, как дремлющая кошка, открыл их и насмешливо улыбнулся:

– Не оправдывайтесь, барон, я не собирался вас упрекать. Но не обвиняйте герцога Орлеанского, он тут