вечер, а за ним и ночь.
У короля все больше вытягивалось лицо, он непрестанно вздыхал и что-то бормотал себе под нос, а у Кромвеля от ужаса волосы вставали дыбом. Впервые в своей жизни канцлер искренне пожалел, что он не католик и не может поставить свечку какому-нибудь святому.
Незадолго до полуночи короля раздели и облачили в просторную рубашку, чтобы он мог отправиться в спальню к новобрачной…
Всю ночь Кромвель не сомкнул глаз. Когда же на следующее утро он явился к королю, чтобы узнать новости, он еще питал надежду, что постель все уладила. И сначала ему показалось, что надежда сбылась: Генрих завтракал с отменным аппетитом. «Если Его Величество чувствует необходимость восстановить силы, значит, он их растратил», – решил Кромвель и, несмело кашлянув, спросил:
– И как Ваше Величество нашли юную супругу?..
Того, что случилось, Кромвель, конечно, не ожидал: король, покраснев от гнева, сорвался с места и проревел:
– Она еще хуже, чем я мог себе представить! У нее отвислая грудь и дряблый живот! Я оставил ее девственницей, поскольку, когда я ощупал ее тело, сердце мое упало и я утратил всякую смелость и желание продолжить свои попытки!..
И Генрих содрогнулся от отвращения, вспомнив прошедшую ночь.
…Когда наступил неизбежный миг и они остались в постели вдвоем, он действительно оказался бессилен. Анна даже расстроилась, потому что уже приготовилась вынести все отвратительные ласки Генриха, забеременеть, дать ему сыновей – и прожить остаток дней в покое и довольстве. Однако Генриху, к сожалению, она показалась слишком уж безобразной…
– Вот ведь кобыла фламандская! – заявил он Кромвелю и вдруг совершенно спокойным тоном добавил: – Однако она отлично играет в «сотню»…
– В… «сотню»? – переспросил Кромвель, остолбенело уставившись на короля. Он решил, что ослышался.
– Вот-вот, – кивнул Генрих. – А что, разве запрещено играть в карты в брачную ночь?..
И король, подволакивая больную ногу, ушел, хлопнув дверью. Ошеломленный новостью лорд-хранитель печати так и остался размышлять в одиночестве о случившемся.
Дня четыре спустя после свадьбы в покоях королевы собрались ее новые фрейлины – леди Эджкомб, леди Рутланд и леди Рошфор, которые неплохо изъяснялись на немецком, – чтобы развлечь свою госпожу невинной болтовней. Беседа текла бы непринужденно, если бы не присутствие Джейн Рошфор, вдовы Джорджа Болейна, о роковом свидетельстве которой против мужа и его сестры Анны Болейн сплетничали при всех европейских дворах. Анна Клевская опасалась этой женщины и потому решила быть осторожной.
Разговор с неизбежностью коснулся темы, волновавшей всех присутствующих. Дамы выразили надежду, что королева беременна, но Анна твердо заявила, что это не так.
– Как же вы, Ваше Величество, можете быть уверены в этом, если каждую ночь возлежите с королем? – сладким голоском, но не без ехидства осведомилась леди Эджкомб.
Но Анна еще раз вежливо, но весьма твердо повторила:
– Я прекрасно знаю, что не беременна.
Вкрадчивым тоном, со злорадным блеском в глазах леди Рошфор спросила:
– Неужели Ваше Величество все еще девственны?
Широко раскрыв глаза и изображая удивление, Анна ответила:
– Как же я могу быть девственна, если каждую ночь возлежу с королем? Вечером он целует меня, берет за руку и говорит: «Покойной ночи, мое сердечко», а поутру снова целует меня и с улыбкой произносит: «С добрым утром, милая». Разве этого не достаточно?
– Мадам, – вмешалась в разговор леди Рутланд, – но ведь должно происходить еще кое-что, а то не видать нам принца Йоркского, которого ждет не дождется все королевство.
– Я стараюсь угодить Его Величеству, – с улыбкой ответила Анна. – И, мне кажется, он доволен мною…
Но Анна вовсе не была столь наивной, как могло бы показаться ее английским фрейлинам. Она лишь хотела дать им понять, что ее брак – не более чем формальность. Она поняла, что ей попытались учинить допрос, поскольку прекрасно знала, что Генрих хочет положить конец их браку. Но ей в отличие от него этот странный союз был очень нужен. Положение английской королевы устраивало немецкую принцессу, и она не собиралась от него отказываться.
Отвращение Генриха к супружеству не ослабевало, однако же самой Анне пришлась по вкусу жизнь в новой стране. Она расхаживала в атласе и шелках, красовалась в алмазных подвесках, постоянно играла в карты с придворными дамами и королем, и денег ей вполне хватало, чтобы для азарта слегка проигрывать. У нее появился ручной попугай, а музыка, доселе считавшаяся ею неподобающим развлечением, в Англии стала ее отрадой. Анна даже научилась танцевать.
Она не обращала внимания на косые взгляды фрейлин, с утра до вечера шушукавшихся по углам. Анна выжидала. Ей очень хотелось остаться в этой приятной стране, но… одной, без Генриха.
Благодаря своему мудрому поведению Анне Клевской удалось отлично поладить с супругом. Она была умна, но до поры до времени сумела скрывать это. И только хорошенько овладев английским, она стала высказывать ясные и трезвые суждения, которые Генрих не мог не оценить. Обретя в лице жены достойного карточного соперника, король смирился с ее присутствием в своем дворце. Кроме того, Анне удалось полюбить пение короля, аккомпанировавшего себе на лютне, и она громко и искренне выражала свой восторг…
Возможно, так бы все и продолжалось, если бы жадный взор английского монарха не остановился однажды на прелестном создании – юной Кэтрин Говард. Генрих влюбился в нее без памяти и ни о чем другом, кроме как о свадьбе с ней, и думать не мог. Но он не представлял, как сказать об этом своей немке, ставшей ему настоящим другом. Анна, однако, слишком хорошо узнала своего супруга, чтобы не замечать происходящего. Чувствуя, что дело добром не кончится, она решила облегчить мужу задачу.
Между тем Генрих проводил с Анной все меньше и меньше времени; она же продолжала вести свою партию, выказывая мягкость и покорность и, конечно, воздерживаясь от упреков. Лишь однажды, когда он дурно отозвался об их браке, она вспылила.
– Не вынуди меня другие пойти за вас, я бы давно уже счастливо соединилась с человеком, которому обещала свою руку, – с вызовом заявила она.
Это была хитрая игра, хождение по тонкому льду, ибо Анна с каждым днем все больше боялась Генриха. Но такая заранее обдуманная фраза давала королю возможность затеять бракоразводный процесс. Да, да, Анна сама подала ему мысль о разводе – и оказалась в выигрыше!
Воодушевленный сговорчивостью супруги, Генрих выделил ей четыре тысячи ливров ренты в год, подарил замки в Ричмонде и Блечингли, а также ряд поместий и особняков. Вдобавок Анна получила драгоценности, мебель, серебряную посуду, великолепные платья и… полную безопасность.
Девятого июля брак между Генрихом Английским и Анной Клевской был официально расторгнут, но Генрих, хоть и перестал быть ее супругом, пожелал оставить Анну в семье и присвоил ей титул «сестры короля». С тех пор Анне принадлежало почетное место – сразу после короля, королевы и их детей.
Итак, Анна Клевская не только не пострадала, но и очень разбогатела. Она с радостью отдалась новой жизни, которую ей скрашивал некий молчаливый дворянин. И хотя совет духовенства оставил и за Анной, и за Генрихом право заключить новый брак, леди Анна этим правом не воспользовалась. Она обрела такую свободу, которая и не снилась ее современницам, и упивалась ею.
– Теперь она веселее, чем когда-либо, – говорили те, кто с ней встречался, – и каждый день надевает новое платье…
А Томас Кромвель, некогда совершивший ошибку при выборе невесты короля, заплатил за нее собственной головой. Ему было позволено дожить лишь до дачи показаний по делу о разводе. Двадцать восьмого июня он был казнен, причем на эшафот он взошел не в Тауэре, а в бедном квартале Тайберн, где кончали жизнь воры и убийцы. Его оплакивали немногочисленные друзья; король же так и не оценил в полной мере роль Кромвеля в управлении государством: он оказался слишком самоуверенным, чтобы понять, что именно Кромвель определял политику королевства и в этом не знал себе равных.
