(трамвай набегает) — вскочить.
Тело — дикое: дергалось дико.
Лицо, не живое, совсем молодое, не двигаясь, — бронзовым просверком шерсти жесточилось; молча вперилось глазами, огромными, умными, как говорившими: —
— Под ураганом — я пал!
— Моя кожа разъелась горючей проказой.
— Огонь попалил мои кости воняющие.
— И душа моя, точно лиловый морщочек бумаги, охваченный пламенем, пережигаема, — добела: сгинуть!
— Но я — еще есмь!
Он разглядывал собственный дерг, зная, что гальванический ток перекрючит конечность у дохлой лягушки; и если животное дохлое дергается, как живому еще «Я» — не дергаться?
Будь он царем Соломоном, вперяющим в плаху глаза, — тем же самым танцмейстерским жестом, одною рукой закрутив волосинку, другою отставясь с мизинчиком загнутым — выю на плаху положит!
Уж тлен выступал на челе; и глазницы — проваливались: двумя черными ямами; а — вы принюхайтесь: запахи опо-понакса!
За ним заседало чудовище!
Усом трясет и кусает
Профессор Коробкин, не глядя на ужас, не глядя в Мандро, — парику, как зачитывал лекцию: перед чудовищем:
— Мы — дети света-с!
Мертетев, рукой раскидавши портьеру, влетел; он схватил Непещевича за руку; руку другую как на цирковую арену выбрасывал:
— Оба — сошли с ума! Нет, — посмотрите: и сам с ними ополоумеешь!
Из-за барьера бросался — к профессору:
— Бросьте мосье Домардэна!
— Вы видите сами, что он невменяемый.
Но Непещевич, как палкой сигары махаясь из губ на Мертетева, — почти с презрением:
— Тсс!
А Мертетев не слушался; и собирался, отставив козетку, прыжком стать меж них, как заправский циркист:
— Вы идите себе: медицинский надзор установлен за ним.
Непещевич вскочил, испугавшись: нарушится редкое зрелише; тупо широкой спиной заслонил он Мертетева:
— Тсс!
Этот дикий старик наводил, вероятно, его на весьма плодотворные мысли; и тотчас Велес головам, протянувшимся из-за портьеры, забзырил:
— Удача…
— Колумбово просто яйцо.
— Тсс!
— Не время: потом; вы — испортите!
— Слушайте!
— Этому, — на Домардэна показывал, — этот, — в профессора тыкался, — визу принес: он — поедет на фронт!
Мадемуазель де-Лебрейль изогнулась с защипом двух пальцев, которым разглядывают в бомбоньерках конфетину, приготовляясь конфетину вынуть, лорнировала — тех, которые — «т а м»…
Тут профессор вскочил: глаз — морозистый; выпуклый лоб, точно в шлеме гребнистом, нацелился твердым булыжником на кости лобные гадины, а жиловатой рукою нацелился на Домардэна:
— Вы будете долго искать его, и не отыщете!
— Как это так не отыщем, — ответила гадина, — вам потеряться не так-то уж просто.
— Пред вами захлопнутся двери, а мы с ним — пройдем.
И профессор всем корпусом, а не плечом, пырнул носом, как злой носорог, протаранивший рогом; а руки — по швам; и до выпота их зажимал в кулаки он.
Велес торопился додергать:
— Кусает и усом трясет!
И, расставивши фалды, им зад показал.
Он ушел, хлопнув дверью.
Куда вы зовете?
— Куда вы зовете? И как мне пройти?
Мандро думал, что бегство — удастся: вдвоем, куда нужно; что их не найдут, потому что спаситель имеет, наверное, все основанья знать меры, им принятые для укрытия беглого.
Час этот — их!
Он воскликнул:
— Никто не умеет так действовать: где научились вы этому? И не профессор, а лоб, перед ним изгибая морщину могучую лобною кожею, — запечатлел:
— Это вы научили меня.
— Как подоблачным громом ступаете: полки шатаются; как научиться мне поступи эдакой?
— Поступь приходит — поступками.
И посмотрел через стены, которые — дым беловатый в глазах у Мандро: белоглавая туча несется сквозь стены; как издали, — все: и, как издали «этот» — стоит в седине, как в венке из ковыли!
Все это мелькнуло — в Мандро.
Но, как солнце, играющее книгой блесков в заре, ликовал на ликующего глаз профессора: блесками; точно он бил молотками до искр по скрещению лобному своим гигантским лицом, промышляющим руку: шатались в Мандро восприятия зрительные.
А профессор с притопом чеснул под окошко рукой с париком, точно с чашей пустою; и солнечно вспыхнули красные просверки.
Тут же: чеснул от окна с париком, точно с полною чашей, на желтую лысину; и опрокинул на желтую лысину
силу свою:
— Я ссуженное вами же — вам возвращаю!
Усы, как две рыбины, выплеснулись, как хвостами серебряными; и — опять унырнули: в ничто.
И парик положил он на стол.
Разумел же он —
— муки, Мандро приготовленные!
И, пристукнувши ботиком, сквозь потолки!
Тот — не понял.
И думал, что речь — о спасении: от ожидаемой кары.
