претензией на значительность — бородка, улыбочка, берет. Скульптор, мать его, Неизвестный с улицы Бассейной.

«Номер 4. Арсентьев Андрей Сергеевич». Текст, снимки.

Всяческого рода данных о последнем, четвертом номере у меня было меньше, чем о каждом из троих остальных. Да и был «номер четыре» самым молодым из четверки. Двадцать восемь с хвостиком. Всего лишь где-то на год моложе меня. Но это не меняло сути дела: молодые тоже умирают и калечатся. И не только на афганской войне.

Я сидела на ковре, отпивая из чашки мелкими глотками остывший кофе и смотрела на аккуратно разложенные пачечки листов с текстами и фотоснимками. Теперь у меня было почти все, что требовалось. А они еще и не подозревают о наличии у меня этих милых записей и снимков. Надеюсь, что не подозревают. Но скоро им поневоле придется все узнать.

Я взяла с полки пластиковую папку, тщательно протерла ее чистым носовым платком. Потом засунула в нее все подготовленные листы со снимками. Папку я заклеила скотчем и запихала в большой конверт из грубой бумаги без надписей. И только после этого стянула с рук перчатки. Уверена, что я не оставила свои пальчики ни на одной бумажке. Зря я, что ли, читаю на ночь незабвенного Раймонда Чандлера?..

Я переключила автоответчик, сняла трубку радиотелефона. Плюхнулась животом на ковер и набрала Ленкин рабочий номер. На том конце провода трубку сняли практически сразу же.

— Слушаю вас, — пропел в трубке веселый Ленкин голос.

Из трубки слышались голоса и бодрые звуки музыки в постсовковом стиле «унцы-унцы».

— Ленок, привет, детка, — бодро сказала я. — Это Оля Драгомирова.

— О-о! Ольгуша! — обрадовалась она. — Ты куда это запропастилась?

— Да так, все дела, работа… Я тебя не отвлекаю?

— Ты? Никогда! Что случилось? Выкладывай.

Любит она сразу брать быка за рога.

— Слушай, Ленок. Помнишь, ты меня просила продать тебе одну вещицу?

— Ха! Еще бы не помнить! Просила! — она захихикала. — Да я уже лет пять у тебя ее пытаюсь выклянчить. А ты чего, никак надумала?

— Надумала.

— А сколько?

— А как ты и предлагала в последний раз.

Ленка помолчала.

— А чего так-то? — спросила она осторожно. — В смысле надумала? Неприятности?

— Какие неприятности? Просто долго рассказывать. Решила тут прикупить себе кое-что. В общем, при встрече все узнаешь. Ну, так как?

— Давай завтра, а? — предложила она.

— Завтра? — я сказала это таким тоном, что вроде как мне все это не очень-то и нужно. — Даже не знаю… Чего спешить-то?

Но она уже завелась. Такая она — Ленка.

— Давай завтра, давай, — заторопила она меня. — Ну, Ольгушечка, ну лапуля!.. Сегодня уже никак не смогу, а завтра — в самую пипочку!

— Ну, хорошо. Уговорила. Только вот где? Дома у меня, знаешь, сейчас тетка живет. Из Москвы приехала на пару дней…

Она не догадывалась, но мне надо было сделать так, чтобы она пригласила меня именно к себе в кабак. К тому же в определенное время.

— Может к тебе на работу? Я завтра наверняка буду в твоих краях, — безразличным тоном продолжила я.

— Давай, давай, — обрадовалась она. — Подъезжай ко мне часика так в два. А я подвезу деньги.

— На работу — меня устраивает. Но чуть позже. К трем.

— Нет проблем, Ольгуша!

— А деньги-то у тебя сейчас есть, Ленок?

— Да ты что, конечно, не волнуйся! — Она захихикала. — Ты бы сейчас полюбовалась на моего Оразика! Что моя левая пятка пожелает — то и делает. Квакнулся Оразик, в конец очухался. Не то что раньше. Весь этот выпендреж и песни про экономическое возрождение исторической Родины и рост национального самосознания кончились раз и навсегда. Ты представляешь — замуж зовет каждый день! Детишек хочет! Много и сразу! Российского гражданства хочет! Меня хочет! Говорит, что я не просто певица, а русская Монсеррат Кабалье. Эка его разобрало! Только здесь хочет бизнес иметь. Сообразил наконец-то, морда: у них там войне, хоть и перемиирие, конца-края не видно, народ в кровище по колено живет. Да стоит ему там только на миг появиться, как его тут же, мушкой — в армию загребут! Автомат в зубы и в Карабах! И будет мой толстый Оразик на горных вершинах хрен знает что делить со своими армянскими партнерами. Под пулями! И никакими миллионами не откупится, не сможет. На него там, на родине, ой как много народа во-от такой зуб имеет. А у меня — четырехкомнатная хата без детей и родителей на Садовой. И война — только в постели. До победного конца!

Она снова захихикала.

— А вообще-то ты как? Я тебя месяц не видела и не слышала.

— Да нормально… — сказала я. — Завтра поболтаем, да?

— Конечно! Ой, извини, все! У меня выход через несколько минут. Целую тебя, Ольгушечка!

В трубке послышались короткие гудки отбоя. Я отложила ее. Повернувшись на бок, я оперлась головой на руку и стала думать о завтрашней встрече. О том, как построить разговор с Ленкой, не спугнув ее.

Зазвонил телефон. Я поднесла трубку к уху.

— Алло?

Мне не ответили. В шуршащей микрофонной тишине я ясно слышала чье-то сдержанное дыхание.

— Алло! Говорите же. Я не слышу вас.

Но мне не отвечали. Я напряженно продолжала вслушиваться. В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки отбоя. Я продолжала сидеть на ковре и тупо смотреть на трубку у меня в руке. Это все было странно. И очень, очень малоприятно.

За моей спиной раздался тихий скрип. Я почувствовала, как леденею от страха. Тонкая струйка холодного пота заскользила по хребту, потом по боку, а уши напряглись, заледенели. Но я все же заставила себя спокойно, без истерических воплей обернуться.

Это открылась дверца книжного шкафа. Она и раньше вела себя весьма самостоятельно. Но вызывала у меня только легкое раздражение и решимость когда-нибудь собраться с силами и покрепче завинтить пару- другую шурупов.

Но ведь раньше не было того, что совсем недавно со мной случилось.

Я поднялась. Подошла к дверце, закрыла ее и громко сказала сама себе:

— Нервы, милая. Лечиться надо. Электричеством.