Удручало ее и положение в империи. Как писал историк, «политика Екатерины довела все пружины правительственной машины до такого напряжения, которое далеко превышает силу их сопротивления; во всех областях средства не могут удовлетворить предъявляемых к ним требований, и Россия не может выдержать той роли, которую ей навязали». Впрочем, Екатерина гнала мрачные мысли, как не желала слышать и неприятные ей известия. И легкие грозы на небосклоне своей судьбы приписывала скорее обману зрения, нежели изменившей ей удаче. Это возраст, считала она, заставляет видеть вещи в черном свете. И предпочитала быть беззаботной и веселой. Тем более не желала быть больной и выдумывала разные развлечения. Много времени проводила с внуками. Была озабочена устройством их судьбы.

Старший, великий князь Александр, был пристроен — четвертый год как женат на Луизе Баденской, переменившей веру и ставшей в России великой княгиней Елизаветой Алексеевной. Про эту пару сама Екатерина скажет, что она прекрасна, как ясный день, а про супругу великого князя — что в ней пропасть очарования и ума и что это сама Психея, соединившаяся с любовью.

Другой внук, Константин, только что, в феврале 1796 года, вступил в брак с пятнадцатилетней принцессой Юлией из Саксен-Кобургской династии. Спустя четыре месяца великая княгиня Мария Федоровна, жена Павла, сына Екатерины, разрешилась от бремени мальчиком. Третьего ее внука нарекли Николаем. О своей новой семейной радости она написала во Францию Гримму:

После крещения цесаревича родители тотчас уехали в Павловск. А новорожденный остался на попечении у бабушки, которая каждодневно навещала его. Заботила ее и судьба пятерых внучек, из которых младшей исполнился только год, а старшей пора было замуж. «Женихов им придется поискать днем с фонарем, — пишет Екатерина. — Безобразных мы исключим, дураков тоже; бедность же не порок. Но внутреннее содержание должно соответствовать очень красивой наружности. Если попадет такой товар на рынке, тогда и дело сладится». И товар такой нашелся.

Летом того же 1796 года императрица Екатерина ранее обычного возвращалась из Царского Села в Петербург. Причина была в том, что сюда прибыл молодой шведский король Густав IV под именем графа Гаги. Его сопровождал дядя — регент, герцог Карл Зюдерманландский, под именем графа Вазы. Этому визиту предшествовали почти трехлетние переговоры по поводу брака короля с великой княгиней Александрой, старшей внучкой Екатерины II. Воспитание внучки с детства проходило под надзором бабки. И она с гордостью писала о ней, что Александра говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, понимает все очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость. К тому же была миловидной, хотя и выглядела чуть старше своих лет. Когда начались переговоры о замужестве, ее начали учить шведскому языку. Екатерина придавала большое значение этому браку и приложила немало сил для его успешного осуществления.

В середине августа Густав IV прибыл в Петербург, чтобы просить руки великой княжны. Официально же причина их приезда, как было объявлено, состояла в том, что Швеция должна была присоединиться к коалиции, образовавшейся против республиканской Франции. Но в первую очередь, повторяю, приезд был продиктован иными обстоятельствами. Екатерина давно уже вынашивала проект брака между шведским наследным принцем и ее внучкой, старшей дочерью Павла. Княжне сызмальства внушали мысль о браке со шведским наследником. Ей было десять лет, когда однажды она сидела на коленях бабушки и они обе рассматривали альбом с портретами особ королевских родов. Бабушка предложила внучке выбрать принца, за которого она хотела бы выйти замуж. Девочка, не колеблясь, указала пальцем на Густава. И вот настал момент осуществления мечты ребенка. Теперь ей четырнадцать лет, а ему семнадцать. Однако неожиданно возникли затруднения. Дядя-регент, игравший в судьбе Густава немалую роль, почему-то вдруг решил, что русская императрица содействовала заговору Анкарстрема и чуть ли не организовала его. У убийцы, как выяснилось, были сообщники, хотя граф их и не назвал. Поэтому установить что-либо в точности и подозревать кого-либо конкретно в организации покушения было невозможно. Родственники убийцы вообще утверждали, что не Анкарстрем выстрелил в короля, а один из заговорщиков, выхвативший у него из рук пистолет и нажавший на курок. Как бы то ни было, регент стал готовить Густава к браку с дочерью герцога Мекленбург-Шверинского. Дело дошло даже до помолвки. Но Екатерина не думала так просто уступать. В интригу были вовлечены многие политики обеих стран — России и Швеции, в частности А. И. Морков, еще недавно бывший послом в Стокгольме и вообще мастер, по словам Карамзина, «в хитростях дипломатической науки». Дошло даже до военной угрозы — Екатерина готова была силой оружия заставить признать помолвку. И ей это удалось. Одним словом, русская императрица приложила немало сил, ловкости и настойчивости, чтобы сделать по-своему. И успокоилась лишь тогда, когда Густав прибыл в Петербург.

При первом же свидании Густава и Александры молодые люди понравились друг другу. С этого момента роман между ними быстро развивался.

В конце августа был бал при дворе, и всем бросилось в глаза увлечение Густава Александрой. Он ни с кем не танцевал, кроме нее. Четыре дня спустя на балу в австрийском посольстве все повторилось, и Екатерина с радостью написала Гримму, что влюбленный Густав во время танца сжал руку своей будущей супруге. Та побледнела и поспешила доложить своей гувернантке: «Вообразите, пожалуйста, что он делает! Он мне сжал руку во время танца. Я не знала, что делать. — Что же с вами было? — Я так испугалась, что едва не упала».

И вот однажды, после обеда при дворе, когда все спустились в сад, где был подан кофе, Густав подошел к императрице и без всяких околичностей и предисловий, с наивностью и пылкостью своих семнадцати лет заявил ей, что влюблен в княжну Александру и просит ее руки. «Ну, слава Богу, дело сделалось», — с облегчением вздохнула императрица.

С этого момента жених и невеста не покидали друг друга. Целые дни они проводили вместе на глазах растроганной бабушки. Играли в карты, рассматривали камеи, гуляли по парку. А однажды Густав даже заплакал, когда узнал, что ему предстоит разлука с любимой на целых восемь долгих месяцев из-за того, что свадьба не может состояться раньше весны. На его вопрос, зачем тянуть со свадьбой, последовал ответ: не удастся так скоро собрать двор, нужно подготовить апартаменты, да и море теперь опасное… Мать Александры взялась помочь ускорить свадьбу и обещала Густаву переговорить с императрицей. В результате в бриллиантовой зале была назначена помолвка, затем был дан бал в тронной зале. При помолвке присутствовала императрица. Ждали только молодого короля.

Здесь надо сказать несколько слов о характере Густава, чтобы лучше понять то, что произойдет.

В отличие от Густава III — короля-реформа-тора, просветителя, учредителя шведской академии, сын его был высокомерен и скрытен. Он не отличался способностями и был склонен к абсолютизму. Должно быть, ему был близок русский вариант самодержавия. Он даже ввел русские военные мундиры и за малейшее отступление от установленной формы строго наказывал.

…Собравшиеся вечером 11 сентября в бриллиантовой зале Зимнего дворца готовились к церемонии. Императрица терпеливо восседала на троне. Но время шло, а король-жених не появлялся. Государыня начала проявлять признаки нетерпения. Прошло четверть часа, затем еще столько же. Наконец появился Морков и со смущенным видом дрожащим голосом шепотом говорит Екатерине, что «король не хочет прийти». Сначала она даже не поняла, что ей сказали. И только когда князь Платон Зубов, ее новый фаворит, пояснил ей, что назначенное обручение следует отложить, она, онемев от неожиданности и оставаясь некоторое время с открытым от изумления ртом, потребовала наконец стакан воды. Сделав несколько глотков и как бы очнувшись от первого потрясения, она подняла руку с тростью, которой пользовалась с некоторых пор во время ходьбы, и ударила ею бедного Моркова.

К ней подбежали, подхватили под руки. Оттолкнув всех, она громко произнесла: «Я ему покажу, этому сопляку!..» Слова застряли в горле, и она тяжело упала в кресло. Видимо, тогда-то и случился у нее первый, легкий удар, быстро, впрочем, прошедший. Но это был плохой знак.

Екатерину удручило не то, что на несостоявшуюся церемонию было зря потрачено 16 338 рублей, а то, что она столько сил напрасно положила на устройство судьбы своей любимой внучки. Никогда императрица не испытывала подобного унижения. Ей казалось, что на карту поставлена ее собственная