И в тот момент, когда Натабура расслабил мышцы, все завертелось у него в голове, и он потерял сознание.

– Что ты чувствуешь? – спросил учитель Акинобу, когда Натабура открыл глаза.

– Ничего… – потерянно ответил Натабура.

Он лежал на песке и мало что соображал. Но, оказывается, прошло полдня, и солнце за ватными облаками стояло в зените. Затем он совершенно случайно перевел взгляд на Хёкура и очень и очень хорошо увидел скёк Годайго и лохматых отшельников юй, бродящих с подветренный стороны острова в поисках плавника и моллюсков. Ветер рвал их одежду и раздувал волосы, соленые брызги попадали им в лицо, руки и ноги посинели, но они ни на что не обращали внимания. Кими мо, ками дзо! Что за ерунда, подумал Натабура, вытаращив от удивления глаза. До Хёкура не меньше пяти ри, к тому же этот туман и облака. Нет, ничего подобного не может быть, подумал он, это противоречит всякой логике, и отвернулся. Чем бы меня ни наградили, смотреть не буду!

Заметив, что он пошевелился, к нему устремились одновременно Юка и Язаки. Афра, который преданно спал, привалившись теплым боком, тут же вскочил и принялся радостно вылизывать лицо.

– Все… все… все… – пытался увернуться Натабура, но не было сил даже шевельнуться.

– Ты меня слышишь? – спросила Юка, присев рядом. Глаза ее засияли так, что ему стало спокойно и хорошо на душе, но он как всегда в присутствии посторонних боялся проявить свои чувства, а лишь взял ее за руку. Кожа была мягкой, как бархат.

– Мы тебе чай приготовили, – беспардонно влез в разговор Язаки.

– Давай чай, – согласился Натабура и сел, но между делом бросил взгляд на остров Хёкура.

То, что он увидел, снова произвело на него неприятное впечатление. Не оттого, что он разглядел, как отшельник юй чистил рыбу – нож и прилипшую к пальцам чешую, а оттого, что этого не могло быть изначально. Что-то со мной происходит, нехорошее, неестественное. Неужели так видят Боги? Больше не буду смотреть, никуда не буду. И он стал пить соленый и жирный чай – часуйму, к которому они настолько пристрастились в Тибете, что настоящий японский чай уже не воспринимали в качестве полноценного напитка. С каждым глотком силы возвращались к нему, и дело было даже не в том, что Язаки отлично умел готовить часуйму, а в том, что проснулось в Натабуре – тайное, непонятное, еще не осознанное им самим и оттого тревожное и волнующее чувство всепонимания, словно ты, думал он, можешь охватить не только глазами, но и внутренним взглядом. Неужели все из-за уголька? – удивился он и не поверил самому себе. Кими мо, ками дзо!

Чем дольше он пил часуйму, тем больше успокаивался: чем же меня наградили и что нам предстоит, если даже ёмоо нодзомимитэ недостаточно, чтобы попасть домой? Что-то грозное и пугающее пряталось в будущем, и его готовили к этому.

– А где остальные?

– Ушли, – ответил учитель Акинобу. – Не стали дожидаться.

Ну да, понял Натабура, теперь с нами опасно, везде опасно. Стража на дорогах. Патрули. Тем более что я, кажется, еще что-то вижу. Отныне он не сомневался в своих способностях. В устье реки берег представлял собой огромную вытянутую полудугу. Один край ее заканчивался за песчаным баром тупым мысом, о который с грохотом разбивались волны, а другой выбегал далеко-далеко в море в виде каменистой косы с одинокой сосной. Так вот, под этой сосной валялся перевернутый ялик.

– Я сбегаю! – вызвался Язаки. – Я сбегаю! Дайте ему еще часуйма и накормите, а я сбегаю… – он суетился, как жених перед свадьбой.

Если бы кто-то предложил отправиться вместе с ним, он мог бы убить на месте – так был возбужден, а главное – не хотел отдавать богатство. Сердце заходилось от волнения, а кровь кипела так, словно Язаки выпил три пиалы крепчайшего сакэ на перце.

Натабура хотел сказать, что ходить бессмысленно, что кантё Гампэй там нет, что он давно ушел и находится в устье реки Синано, но промолчал, с удивлением глядя на Язаки, которого не узнавал второй день – друг стал нервным, суетливым и отдалился. Пройдет, великодушно решил Натабура. Рано или поздно пройдет. Должно быть, он не пришел в себя после боя с ханива и после крушения джонки. Лично я до сих пор боюсь.

– Иди посмотри, – согласился Акинобу. – Но будь осторожен.

Кого бы ты еще учил? – зло подумал Язаки. Кого? Меня? Хватит! Отныне я человек богатый, а значит, сам могу учить любого. Вот! Все это пронеслось у него в голове быстрее молнии.

– Я сейчас… я быстро… – он подхватил меч, – не трофейный генеральский, а свой, полегче, – и побежал по прямой, не желая сворачивать и поэтому увязая в тяжелом, мокром песке.

Он сразу сообразил: это его шанс. Если кантё потерпел крушение, то все деньги и драгоценности мои, думал он с замиранием сердца. Даже пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Я богат! Богат! – пела его душа. Если бы у него были крылья, как у Афра, он бы летел быстрее стрелы.

Однако чем ближе Язаки подбегал, тем большее испытывал разочарование. Ялик был перевернут и основательно разбит. Не было заметно ни паруса, ни весел. Впрочем, вот одно, надломленное, качается в волнах. А между камнями – бочонок с пресной водой. Видать, кантё не понадобился, решил Язаки, лихорадочно оглядывая место кораблекрушения в поисках золотых овальных монет. Он даже залез по колено в холодную воду, не обращая внимания на царапины от ракушек, и заглянул под корму. Сидения сломаны. В днище огромная дыра. Боясь, что Акинобу или Натабура придут ему на помощь, воровато оглядываясь, торопливо обыскал все расщелины между камнями в радиусе трех кэн. Безрезультатно. Только вымок по уши. Или унес с собой, или утопил в море, злясь, рассудил Язаки. Потом посмотрел на берег и увидел следы. Вот оно, решил он. Вот! Закопал на берегу! От возбуждения он даже забыл о холоде.

Натабуру не удивили действия Язаки, хотя тот залез по пояс в воду. Должно быть, все же что-то нашел, рассудил Натабура, ну и хорошо, – и поднялся на ноги. Его слегка качнуло, но он уже чувствовал, что силы быстро возвращаются и тело начинает слушаться, как и прежде.

Они принялись разбирать вещи. Три тюка – непосильная ноша, поэтому пришлось выбрать всего лишь пару самых толстых рукописей, а остальное упаковать в шкуры. Жаль было бросать такое добро, но иного выхода не было. Тюки решили подвесить к верхушкам сосен, а при случае вернуться за ними. Из еды у них остался только мешочек риса, три белых редьки, немного чеснока и соли. Бугэй устроил настоящий скандал и забрал все остальные припасы, в том числе сакэ, солонину и тэрияка. Акинобу оказался в трудном положении. Четверо против двоих. Язаки боец аховый, ненадежный. Хотя с ним и возился два года. Для настоящего дела не годится. А Юка не в счет, правда, она умела драться наравне с мужчиной, однако ей не хватает силы и выносливости. Будь Натабура на ногах, разговор был бы коротким. Но рисковать Акинобу не хотел и уступил, понимая, что идти по незнакомой местности с грузом, который взвалили на себя эти негодяи, будет тяжело и неудобно. К тому же надо думать о эбису, которые зимой властвуют в Мацумао. И опять же хонки. Есть они в лесу или нет, никто не знает. Бугэй вознамерился унести и курицу, но она что-то заподозрив, убежала и вернулась только, когда Бугэй вместе с боцманом и матросами скрылись вдали.

– Ну, что он там? – спросил Акинобу и из-под ладони посмотрел в сторону мыса, где скрылся Язаки.

Единственное, что он мог разглядеть в полосках морского тумана – тонкую, прерывистую нитку камней.

– Да вроде что-то копает, – оторвался от работы Натабура и тоже посмотрел в сторону мыса.

Еще им достался топор, и Натабура с Юкой мастерили заплечные носилки.