полутораметровые бревна; промежутки между ними засыпались лесным мусором. Эта куча засыпалась землей и накрывалась дерновым «чепцом» почти до низу. Затем через центральную трубу дрова поджигались и, после того, как они разгорались, промежуток внизу чепца засыпался землей. Задача заключалась в том, чтобы примерно в течение двух недель поддерживать г пение внутри кучи, то открывая в чепце «продухи» для доступа воздуха, то засыпая их. Кучу нельзя было оставлять без присмотра ни на минуту. Постоянно находившиеся в тяжелом, грязно-желтом угарном дыму, рабочие, которые жили тут же в зимовье, не могли ни смыть копоть и сажу, ни отдохнуть хотя бы ночью, пока над кучей не закурится легкий синеватый дымок, показывающий, что обжиг закончен. Затем неделю куча остывала, разбиралась, уголь сортировался и майдан снова готовился к обжигу. И так всю зиму. Работа эта была не только тяжелой, но и опасной: чтобы открыть или засыпать «продухи», приходилось забираться на кучу с риском провалиться в пекло.
Помимо угля, в бочки при выжиге поступала смола и древесно-уксусная кислота при дровах еловых, деготь при березовых.
Весьма распространенное смолокурение (в Вельском уезде Вологодской губернии им занимались целые деревни, по рекам Кулою, Ваге, в низовьях Устьи и Кокшеньги почти каждый крестьянин в ХК в. имел свою смолокурню) могло производиться прямо дома, в русской печи, в корчагах, либо в ближайшем лесу в ямах; смола так и различалась: самая плохая и дешевая ямная, получше – корчажная, самая хорошая – кубовая. В. больших количествах для смолокурения держали кубовые печи, и промысел этот на севере был настолько развит, что в некоторых деревнях, где имелись огнеупорные глины, специально занимались изготовлением кубов для смолокуренных печей (27; 18, с.81). В конце 50-х гг. XIX в. в Вельском уезде было 798 смолокуренных печей, где выкуривалось до 15 тысяч пудов смолы на сумму от 11 до 35 тысяч рублей. «Осмол», то есть пропитанные живицей щепки, преимущественно от разобранных после рубки леса выкорчеванных пней, закладывался в корчаги или кубы, плотно закрывавшиеся, и нагревался без доступа воздуха, а затем смола спускалась через отводные трубки в бочки. Учитывая масштабы только местного речного судостроения (а смола в основном шла в Англию, для нужд морского судостроения), можно представить себе масштабы смолокурения по всей России.
Аналогичной смолокуренному производству была и технология сидки дегтя. Только вместо хвойного осмола в корчаги и кубы закладывалась «скала», береста, и разобранные на щепу березовые пни.
Сложнее было скипидарное производство и связанное с ним получение канифоли и сургуча. Сначала на купленной лесной делянке сосна (лучше всего), ель или пихта «подсочивались»: на высоту человеческого роста кора стесывалась топором почти по всей окружности дерева и в конце лета, обходя деревья, промышленник собирал в особым образом устроенный мешок живицу, смолистое вещество, которым дерево пыталось залечить полученное повреждение. Затем в скипидарных печах, довольно непросто устроенных и дорогих, из живицы получали скипидар и побочные продукты.
В специальных печах из бросовой древесины путем пережигания получали также сажу для лакокрасочной промышленности.
В итоге, например, в не самом лучшем 1850 г. в Вельском уезде было получено 1230 пудов скипидара, 2662 пуда дегтя, 117 954 пуда смолы и 3 431 пуд сажи! (18, с. 96).
Но это еще не все, что давал лес русскому крестьянину, остававшемуся дома. Огромную роль играло мочально-рогожное производство. Ведь стране, вывозившей хлеб и пользовавшейся солью с дальних промыслов в Астраханской губернии, ежегодно требовались миллионы рогожных кулей под зерно и соль. Мочальное производство наиболее было развито в поволжских губерниях; в одной Казанской губернии только рогожников в начале XX в. считалось до 5000 человек (30, с. 80). Мочало в огромном количестве шло также на веревки. Липовая кора после замачивания давала луб на разного рода короба, подстилки и для санного промысла, а также лыко и мочало. Мочало вычесывалось на гребнях и качественное шло на ткацкие станы для рогож разного размера, сортов и назначения, а очески в основном употреблялись для набивки мебели. Тот же выжиг угля требовал огромного количества корзин, и корзиночное производство в приречных волостях было одним из важнейших. Не отнимая времени от земледелия и не требуя специальных приспособлений, оно, например, в Гдовском уезде Петербургской губернии давало заработок от 100 до 150 руб. в год; решетник за вечер мог сплести 2 решета на 10-20 копеек (30, с. 18). Кстати, в конце XIX в. из корзиночного производства, например, в Алатырском уезде Симбирской губернии родилось производство легкой гнутой и плетеной небе-пи для дач. В качестве побочной продукции корзиночное производство давало ивовое корье для нужд кожевенной промышленности (для дубления кож). Россия была главным поставщиком бочарной клепки за границу (некоторые виды клепки прямо имели названия «французская», «ангелька») и на внутренний рынок, что, учитывая отсутствие иных материалов для посуды, давало по многим губерниям колоссальные заработки (бочки шли под смолу, деготь, скипидар, сажу, соленую рыбу, водку, виноградные вина и так далее). Всем хорошо известна деревянная «хохломская» посуда – чашки, ковши, ложки, поставцы и тому подобное. В старой России точение посуды и ложкарный промысел были повсеместны и различалось около десятка типов ложек (баская, полубаская, носатая, межеумок, серебрянка, загибка, а также дорогие кленовые и пальмовые ложки), несколько типов ковшей (козьмодемьянский, скопкарь с двумя ручками, наливка) и так шалее. В Вологодской губернии в середине XIX в. производство деревянной посуды давало заработок около 6 тысяч рублей серебром. В начале XX в. ложкарное производство и точение чашек в основном сосредоточилось в Семеновском уезде Нижегородской губернии (откуда и идет «Хохлома») и Макарьевском – Костромской; в каждом выделывалось до 150 миллионов деревянных ложек (30, с. 116-118). Из Муромского уезда по России расходилось более 50000 сундуков (30, с. 115). Наиболее ценившихся пермских бураков (туесов) только в Верхотурском уезде производилось 60000 некрашеных на 7200 рублей и 25000 крашеных, на 3700 рублей. Не пропускавшие воды бураки емкостью от стакана до ведра делались из бересты. С обрезка бревна нужного размера весной, при сокотечении, снимался цельный «сколотень», заключавшийся в наружный цилиндр, собранный из листа бересты в замок, после чего края сколотая загибались на внешний цилиндр, вставлялись донышко и крышка из кедра или сосны, и бурак шел в продажу или дополнительно раскрашивался, украшался тиснением или переводными картинками. Молоко, квас, пиво, брага в таком сосуде долго не скисали, благодаря антисептическим веществам, содержащимся в бересте, и оставались холодными вследствие незначительного испарения через поры материала (30, с. 42). Кроме точеной и берестяной посуды, виднейшее место в русской повседневности занимала разнообразнейшая бондарная посуда: бочки, кадки, чаны, лохани, шайки, жбаны, лагуны сложной формы и так далее. Бондарное производство, требовавшее, однако, и большого умения, и широкого набора инструментов, занимало в России 66000 пар рабочих рук (30, с. 72). Весь гужевой транспорт был деревянным, и гнутье дуг, полозьев, тележных ободов, а также изготовление саней и колесных экипажей, начиная от крестьянских телег, занимало тысячи и тысячи рабочих рук. Наибольшее число экипажников сосредоточено было в Вятской (более 13000 кустарей) и Казанской губерниях; казанские сани, дуги, колесные экипажи так славились, что была даже детская считалка «Ехал Ваня из Казани, полтораста рублей сани, восемьсот рублей дуга...». При этом самая сложная и тяжелая работа, гнутье, производилась с минимальными затратами на оборудование: требовалась лишь примитивная земляная печь с котлом где-нибудь в береговом откосе для распаривания древесины, мощный, вкопанный в землю деревянный «стул» с вдолбленными в него дубовыми пальцами и крепкие веревки. Можно и далее до бесконечности перечислять лесные промыслы, которыми занималось исключительно крестьянство. В стоявшей на первом месте по кустарной деревообработке Вятской губернии считалось кустарей от 180 до 190 тысяч с производством ориентировочно до 40 миллионов рублей, а из них с деревом работало около 60 тысяч человек, в Казанской же губернии, находившейся на втором месте, кустарей- деревообработчиков считалось до 37000 (30, с.27, 66). О месте, занимаемом кустарным, почти исключительно крестьянским производством, говорят следующие цифры. В начале XX в. в северо-западных, довольно развитых в промышленном отношении губерниях, фабричное производство, исключая промышленный Петербург, занимало 13-14 тысяч рабочих, а кустарей только в деревообделочной промышленности считалось здесь около 29 тысяч человек (30, с. 7).
Читатель, верно, уже обратил внимание на огромное разнообразие лесных материалов и изделий из них. Деготь, уголь и береста из березы, луб, лыко, мочало и древесина на поделки из липы, смола, сажа, древесно-уксусная кислота, скипидар, канифоль, сургуч, чашки, ложки, дуги, полозья, бочки, кадки, лагуны, барила, ушаты, шайки – несть числа изделиям из древесных материалов. Все это потому, что крестьянин до тонкости изучил свойства этих материалов и всех древесных пород. Ведь за каждую лесину платились попенные деньги: лесник обмерял пень, вычислял объем древесины в лесине – и плати. А живые
