же шестерней. Зубья шестерни упирались в цевки (невысокие дубовые колышки) большого горизонтального колеса, в обод которого и были вдолблены вертикально. Колесо это сидело на вертикальном дубовом валу, упиравшемся нижним концом в чугунный подпятник и проходившем вверху через оба жернова. Нижний жернов, лежень, лежал на прочном полу мельницы и был неподвижным, а верхний жернов вращался валом с помощью насаженной на него железной вилки-порхлицы. Вся хитрость заключалась именно в том, чтобы без всяких расчетов сообразить шаг дубовой шестерни, чтобы ее зубья совпадали с цевками. Впрочем, иные мельники могли еще и насечь жернова. Лежень был слегка коническим, а бегун немного как бы вогнутым, соответственно этому конусу. Жернова в России производились крестьянами, в наделах которых или поблизости от них были залежи особого жернового камня. Высекались цельные огромные жернова, но делались и сборные, из секторов и сегментов, схваченных толстым полосовым железом. На поверхности обоих жерновов высекались неглубокие бороздки, составлявшие сложную сеть. Поскольку жернова довольно быстро снашивались, мельник должен был уметь вновь насечь их: не везти же громоздкие жернова к мастерам и не выбрасывать же эту самую дорогую на мельнице деталь. Над бегуном висел качающийся дощатый ковш, в который работник-подсыпка ссыпал зерно из мешков. Ковш этот постоянно дрожал, подталкиваемый системой рычагов, соприкасавшихся с горизонтальным валом. Хитрость заключалась еще и в том, чтобы сначала ободрать зерно от кожицы, получив отруби, а затем уже размолоть его в муку требуемого размера. Для этого верхний жернов то немного приподнимался на особые зарубки на валу, то опускался. И все это – рассчитать шестерню, поставить цевки, насечь жернова, установить их нужным образом, устроить ковшик – должен был уметь мельник. Должен был он обладать еще одним умением, о котором скажем чуть ниже.
Зерно из ковшика (это он только так назывался, а вмешал добрый пятерик – пятипудовый мешок) ссыпалось в отверстие в центре бегуна, попадало под него и затем, уже в виде муки, благодаря действию центробежной силы, горячее, высыпалось в лубяную обечайку, окружавшую постав. Отсюда по длинному холщовому рукаву оно ссыпалось в мешок помольщика. Мы сегодня знаем только два сорта муки – высший и первый. А когда-то мололи десятки сортов муки: самую наилучшую крупчатку, обдирную, пеклеванную, подрукавную, ситную, решетную, межеумок и так далее. Мельник должен был знать все эти сорта и, соответственно, наладить постав. А главное, он должен был уметь заговорить зубы помольщику, улестить его, а тем временем отвести поток муки в какой-то укромный уголок, отсыпать ее себе. Вот тут и требовался мельнику его авторитет близкого приятеля нечистой силы: кто же будет спорить с таким, даже если заметит недостачу муки, а это было непросто: объем зерна и муки не совпадают. За счет этого и богатели мельники.
Кроме того, мельники занимались обычно еще одним противозаконным делом – корчемством, то есть незаконной торговлей водкой. Впрочем, это могло быть делом и законным: достаточно было поставить кабак на узаконенном расстоянии от мельницы. Хитроумные чиновники так пытались препятствовать пропиванию крестьянами помола: если, дескать, кабак, будет в 100 саженях, то крестьяне трезвыми уедут с мельницы. Эко дело – пройти 100 саженей, если праздник.
А первый помол, действительно, был праздником. Ведь в центральных великорусских губерниях свой хлеб проедали нередко уже к Васильеву дню, то есть к Новому году, а иные уже с Покрова начинали посматривать, не коротки ли хлебы. А покупной хлебушек дорого дается и уже не вволю едят его. Летом же мужик сидел на всяком подножном корму: на щавеле со снытью, на скудных грибах-колосовиках, с нетерпением ожидая нови. Еще полусырую вез он рожь на мельницу, а иной раз и варил «зеленую» кашу из незрелых зерен. И новину, свежий хлеб нового урожая, никак нельзя было не отметить косушкой. А мельники с удовольствием предоставляли помольщикам такую возможность, приторговывая втридорога водкой прямо на мельницах. А то еще заводи кабак да покупай патент, да плати акцизные сборы...
Мельники были большие хитрованы и свою выгоду не упускали. Но на всякого мудреца бывает довольно простоты. Ведь мельник был все тем же крестьянином и верил в тех же леших, домовых и водяных. А водяной был нежитью крайне опасной. Это не дворовой и даже не банник с овинником. Водяной мог прорвать плотину и упустить воду, мог изломать водяное колесо (он очень любил крутиться на нем), наконец, мог утопить: наклонишься к воде, он цап за руку – и поминай, как звали. Поэтому при постройке мельницы под ее порог зарывали живого черного петуха и конский череп, а хорошо было бы регулярно топить в мельничном бучиле лошадь – чужую, конечно, краденую, а не свою. Больно уж охоч был водяной до лошадей, а за неимением их разъезжал по своим владениям на тройке сомов. Поэтому, кстати, сомов и неохотно ловили и тем более неохотно ели в русской деревне: во-первых, водяного скотинка, а во-вторых, подкармливает водяной своих рысаков мертвечиной, сосут они утопленников, а то и сами зазевавшегося малолетнего купальщика за ногу утащить могут. А кроме водяного, поблизости от мельницы, на лугах, в Троицу появляются русалки. Водят они хороводы, качаются на ветвях деревьев над водой, заманивают неосторожных мужчин своим смехом и песнями. Вообще-то русалки не слишком опасны, но понравившегося им парня могут защекотать до смерти. Русалки – хоть нечисть, но не нежить. Это утонувшие девушки, а, особенно, проклятые родителями и утопившиеся.
Но все же наше повествование посвящено строительству, а мы еще не закончили рассказ о мельницах. Излишки воды с плотины поступали в вешняк – огромное корыто из бревен или толстых досок, установленное на мощных столбах ниже плотины. Вешняк постепенно понижался от плотины к воде, чтобы поток вешних вод не был излишне быстрым и чтобы вода падала в бучило с небольшой высоты и подальше от плотины. Иначе она могла вымыть дно из-под самой плотины и мельницы и те обрушатся в воду. Все же поток воды с мельничного колеса и вешняка вымывал глубокий омут, бучило, где постоянно и проживал водяной. Здесь хорошо было ловить рыбу: сама мельница изнутри была густо покрыта мучной пылью. Вот поднимет мельник створы плотины, заплещется вода в каузе, заскрипит, заворочается огромное колесо, ровно и низко загудят жернова, всей своей огромной тяжестью сотрясая утлую мельницу, посыплется сквозь щели в полу и с бревенчатых стен мучная пыль, отруби, а то и зерно-другое провалится – и закипит мелкая рыбешка в основании бучила, а там, глядишь, неторопливые головли, как поленья, всплывут из прохладной глубины, и щука стрелой метнется за сверкающей серебром уклейкой или плотичкой. Так что мельники под рукой еще и рыбной ловлей промышляли, а потому им следовало жить в дружбе с водяным, чтобы сети не порвал. Впрочем, рыбная ловля была делом ненадежным: горячий картежник, водяной, проигравшись, всю рыбу до последнего ерша мог перегнать в соседний пруд, удачливому сопернику.
Кроме мукомольного постава, на сельской мельнице необходима была и крупорушка. Здесь вращался только один жернов на горизонтальной оси, установленный в особом большом ящике. Жернов этот обдирал с зерна шелуху и, если было нужно, дробил его на мелкие части, отчего получали сечку, ячную крупу, гречневую ядрицу и продел и саму манку из чистой пшеницы, чтобы детей кормить. Могли на мельнице приводимыми в действие водой тяжелыми деревянными пестами толочь в муку поджаренный овес, получая толокно – один из излюбленных в крестьянской России продуктов. Мы говорили о водяной мельнице. Что касается мельниц ветряных, то механизм их был устроен точно таким же образом, как и у водяных, только первичный горизонтальный вал приводился в действие четырьмя огромными дощатыми крыльями, которые вращал ветер.
Чтобы уловить ветер, крылья следовало установить точно против его потока. Для этого либо поворачивали одну лишь верхнюю часть мельницы с крыльями и горизонтальным валом (тогда утверждалась верхняя часть мельницы на мощнейшем вертикальном столбе, подкрепленном снизу срубом), либо же поворачивали всю мельницу. Для поворота в задней части спускалось вниз довольно толстое и очень длинное бревно, к которому либо припрягалась лошадь помольщика, либо сами мужики поднимали его и поворачивали мельницу.
Что же касается огромных городских паровых мельниц, появившихся в конце ХК в. и моловших десятки номеров муки (размер зерна здесь исчислялся номерами), то это уже другая область, которой мы касаться не будем. А что до мельниц деревенских, то, как мы видели, здесь все было устроено чрезвычайно рационально, просто и дешево, как просто, рационально и дешево жила вся русская деревня.
И еще об одном деревенском производственном помещении, также бывшем подобием мужского клуба, следует рассказать, – о кузнице.
Кузница в деревне была настоятельной необходимостью. Лошадь подковать, серп назубрить, сварить лопнувшую косу, натянуть железные шины на тележные колеса или вварить тележный шкворень, починить «музыку» у сундучного замка, наковать гвоздей для вновь строящейся избы, выковать топор или даже безмен или коромысловые весы, сковать рыболовный крючок или острогу, сошник или полицу для сохи, обить укладку фигурными полосами и бляхами, подковать лошадь или сковать для нее
