Куземкина возмутило такое предательство, он заматерился и снова стал прежним.

— Стой, Мишка! Не трогай, оставь лисницу тут! — сказал Куземкин, когда окончательно отдышался. — Мы потом ишшо слазаем… Крест после спихнем… Дай закурить!

Митька затянулся раз или два и бросил цыгарку. Оба с Лыткиным по очереди спустились вниз по роговской лестнице. На земле он сокрушенно пересчитал дыры на пиджаке: «Галифе-то… Устояли и на гвоздях. Не зря сшиты из чертовой кожи».

Он велел Лыткину собрать «струмент», сам же чуть не бегом заторопился в деревню. У лошкаревского дома неожиданно встретились трое нарядных женщин. Они так и охнули! Все трое хотели повернуть обратно, словно бы испугались. Одна была с ребенком на перевязи, другая держала за руку роговского Ванюшку. Он уже начинал ходить. В сапожонках и опять же в красной рубахе белым горохом. Из того же ситцу, что и флаг на кресте. Председатель оглянулся на церковь, но тут же насторожился. Что такое, куда направляются?

Бабы остановились, растерянные. Куземкин строго оглядел каждую:

— Так. Далеко ли?

— Митрей да Митревич, — очнулась и заговорила мать Ивана Нечаева. Она в пояс поклонилась Куземкину. — С праздником тебя, батюшко, с праздником!

Широкий, едва не до земли дольник-сарафан радугой поплыл перед Митькиным взором. Губы его тоже поплыли в довольной улыбке:

— Так же и вас! Взаимно!

Председательский возглас совсем ободрил старуху:

— Погода-то, погода-то, Митрей, будто Христов день! Солнышко теплое, надо бы уж и пастуха подряжать.

— Да, да, погода самая празднишная, первомайская. А вы это куды эк в парадной форме? — опять насторожился Куземкин.

— Дак ведь на митингу! — сообразила Людка Нечаева, и Аксинья Рогова ее тоже подвыручила:

— Ишшо вчерась Селька загаркивал… Стой, не верти головой, кому говорят! — Для надежности она шлепнула по спине Ванюшку. Мальчонка заревел.

— Робенков, особо грудных, не стоит ташшыть, — заметил Куземкин. — Оставить дома!

Довольный, он пошел дальше, но оглянулся еще раз:

— А хто пахать выехал?

— Самовариха, батюшко, Самовариха! — закричали бабы чуть ли не хором. — Пронеси, Господи…

Аксинья подхватила на руки обиженного ни за что ни про что Ванюшку, утерла ему нос:

— Не реви, батюшко, не реви. Вон, вишь, Петька-то не ревит, а ты ревишь. Не стыдно ли?

Петька Нечаев, по-цыгански устроенный на перевязи на спине у Людмилы Нечаевой, действительно и не думал реветь. Все кругом было так занятно…

Женщины подождали, когда председатель скроется за углом, воровски огляделись и торопливо, чуть ли не бегом, к гумнам, на залесенскую дорогу.

В избе Самоварихи Вера с Палашкой спешно кормили и пеленали младенцев, торопливо укладывали узлы, рассчитывая догнать Аксинью с Людмилой.

— Верушка, Верушка, крестик-то не забудь!

— Поди-ко, с ночлегом надо, домой севодни не выправить.

— Знамо, за один день не выбраться, ночуем у баушки Миропии.

— Дак где там попа-то искать? — спросила Вера и поглядела в окошко. — Ой, Куземкина лешой несет! Ой, к нам вроде бы, ой, и ворота не заперты…

Вера с Палашкой заметались, забегали по обширной Самоварихиной избе. Палашка убрала оба узла в куть, под лавку:

— Верушка, ты садись-ко за кросна! Тки шибче, а я буду вроде бы лучину щепать…

Какая уж тут лучина! Один младенец запищал, укутанный. Видимо, стало жарко. Вера едва успела сесть за кросна, в дверях Митя Куземкин:

— Здравствуйте пожалуйста! Чево обе воды в рот набрали? С праздничком!

Митя хохотнул и уже запустил правую руку к Палашке за пазуху, та, в сердцах, обеими руками оттолкнула его:

— Уйди к водяному!

— Экая строгая стала…

— Какая была такая и есть.

— Как девку-то назвала? — спросил Куземкин, и Палашка сразу стала другая. Заулыбалась:

— А не скажу.

— Воспу надо привить! — строго промолвил Митя. — А где Самовариха? Правда, што пахать выехала?

Вера незаметно вошла в азарт, сильно хлопала бердом. Челнок у нее так и летал туда и сюда. Скрипели подножки, нитченки мелькали то вверх, то вниз. Она остановила тканье:

— Правда, правда, Митрей Митревич! Пашет на Сивке Самовариха. Все утро. Ты-то пахать не думаешь?

— Ну, я ей устрою посевную кампанию! — сказал Митя и выскочил из избы. Вера с Палашкой переглянулись и не смогли удержаться от смеха.

«Господи! — хохотали они обе. — Уж и пахать-то стало нельзя! Побежал! В поле ринулся, как настеганный. Ой… А мы-то, дуры, чево сидим?»

Обе враз перестали смеяться.

— Верушка, Верушка… — Палашка снова принесла из кути узлы. — Ведь не догонить нам будет Людмилу-то и Оксиныо, не догонить. А ежели нам к озеру да на лодке? Напрямую бы, прямо в Залесную. Царица небесная матушка, спаси, подсоби…

Недолго думали. Укутали деток тепло и плотно. У каждой широкие полотенца через плечо, на перевязи легче нести. У той и у другой по узлу на левой руке, в узлах пироги да по холсту в оплату священнику. Денег нету ни у той, ни у этой…

Уходили задами, около изгородей, прятались за амбары и гумна, полем да скорее к болотному лесу. Вроде никто не видел. А и видел, так теперь-то никто уж не остановит! «Какова-то там маменька со старшим сынком? Далеко, ой далеко идти! — думала Вера Ивановна. — Ну, да Бог милостив, Людмила Нечаева нести подсобит. Нечаевы-то пошли двое с одним… Тетка с баушкой. А мужики и знать ничего не знают. Пахать выехали…»

Палашка ходко ступает по тропе еще не везде просохшим болотцем, отводит ветки берез уже с набухшими почками. Крушина и болотная ива стегают ее по белым ногам. Палашка подняла сарафан выше коленок. Лягушки урчат в прогретых лужицах. В болоте веселые переливчатые голоса куликов сменили писклявых полевых чибисов. Закраснела клюква на мшистых кочах.

«Сапожонки у девки старые, наверно, текут, — жалеет подругу Вера Ивановна. — Все у нее отнято, вплоть до Сапогов. Ни отца, ни матери… А мой-то тятенька где?»

У Веры щиплет от горя в носу, вскипает обида в горле, а Палашка возьми и запой, как бывало пела на игрище:

Сглотнула Вера Ивановна горловой ком да и спела в ответ: