— Бесы!

— Эко, чево придумали! И не стыдно рожам-то?

— Господи, какой у их стыд…

Новожилиха схватила Митин топор, отступила в сторону, чтобы бросить подальше в снег. Резкий оклик Куземкина остановил старуху.

— Дай сюда! Положь! — Митя отнял у Новожилихи топор. — Не тобой принесено, не ты и возьмешь!

Он сунул топор за ремень, взял в одну руку ножовку и вновь, еще более решительно полез на крышу зимней одноэтажной церкви.

С востока к ней примыкал летний высокий храм. Отлогий купол его выкрашен зеленою краской. На куполе восьмеричок, обшитый железом, на восьмеричке маковка. Железом обито и деревянное основание креста, уходящее в маковину. С запада к зимней церкви пристроена колокольня. Она тоже с крестом, только с маленьким, зато намного выше летнего храма. Вызнялась в самое небо. Куземкин победно встал на крыше зимней церкви. Он приглядывался теперь к летнему храму, прикидывал. Если затащить сюда вторую длинную лестницу, можно забраться на кромку купола…

— Эй, Миша! — крикнул он Лыткину. — Лизь-ко сюды, да с веревкой… Следом за Лыткиным вскарабкался на крышу брат Санко. Осмелел напоследок и Кеша Фотиев, а может, забрался наверх, чтобы старухи не оторвали рукав…

Бросили с крыши конец добротных Жучковых вожжей. Зырин привязал внизу конец ко второй, к роговской лестнице. Лестницу втащили на крышу…

Митя Куземкин планировал, что делать дальше. «Дальше надо ставить листницу, забираться наверх и прибивать к кумполу деревянные поперечины. Прибивай и подымайся по ним к четверику, прибивай и все вверьх да вверьх…»

Народ по-прежнему толпился внизу. «Может, стало еще больше?.. Пусть! — мелькало в куземкинской голове. — Надо гвозья… Листницу как-нибудь вздымем. А что, ежели без поперечин? Железные зубья от бороны, вот чего требуется! Бей в кумпол и лизь! А где их сейчас возьмешь — зубья от бороны? Хорошо, что хоть гвозди есть. Большие гвозди-то, кованые…»

После краткого совещания председатель отправил Кешу и брата Санка вниз, за матерьялом для поперечин.

— Покурить надо, — сказал Миша не очень решительно.

Председатель не ответил. Внизу кричали старухи и бабы. Они все еще кляли активистов. «Зырин- то… — подумал Куземкин. — Спрятался… Ну, это мы ему припомним…»

Почуялись выкрики стариков, дедко Клюшин уже верещал в толпе. «А, ну их!» — сказал Куземкин и перебрался на южный скат кровли, чтобы меньше слышна была ругань. Сел на крашеную зеленую крышу. Снег на южной стороне давно стаял, железо нагрелось от солнца. Лыткин уселся рядом, достал кисет, сказал виновато:

— Пилу-то, Митрей, надо бы выручить из бревна…

— Ладно, выручим, — бодро сказал председатель. — Достанем! Завтре клинья забьем, чурбак подставим. Перепилим балку-то. После чурбак вышибем, и колокол полетит. А севодни на кумпол надо! Севодни бы нам, Миша, крест своротить, да не знаю, справимся ли.

Лыткин поглядел вверх. Где-то там, очень высоко, стоял православный крест, который приказано свергнуть. Голубое к полудню небо начинало тускнеть. Солнце спряталось в желтовато-серое зимнее облако. Стало холодно.

— Ну-к, может, поставим листницу-то. — Куземкин поднялся.

— Да ведь што, попытка не пытка, — согласился Лыткин.

Стоя на крыше, они подняли лестницу, попытались приставить ее к стене летнего храма.

— Не выйдет вдвоем, кричи нашего Санка! — приказал Митя Лыткину. — Кешу тоже зови.

— Да нету, Митрей. И Санка нету, и Зырина не видать.

— Ну вот! — сказал Куземкин и поглядел вниз. — А што… Где народ?

Около церкви не было ни души. Ни одной девки, ни одной старушонки. Даже ребятишки пропали.

— Ты чево? — обернулся Куземкин к Лыткину, словно тот и был во всем виноват.

— А я-то што. — Миша пошевелил белыми, как у теленка, ресницами. — Я пожалуста.

— Чево пожалуста?

— Вишь, все убежали. А пошто все, и сам не знаю.

— Да куды убежали-то?

Миша развел руками.

— Слезать бы надо… — сказал он и добавил: — Дело-то к вечеру…

Митя в недоумении отхаркивался. В нем быстро скопилась свежая злость. Он так разозлился, что плюнул еще раз и пнул по роговской лестнице, слегка упертой в стену летнего храма. Лестница оползла и начала сползать по снежной северной стороне кровли. Митя ногой добавил ей ходу. Она упала на землю. Вторая, пожарная лестница, по которой влезали на крышу, стояла тоже с северной стороны. Митя, не глядя на своего напарника, на заднице спустился на край кровли, наладился было уже слезать, но… Куземкин заматерился:

— Где лисница?

Лестницы не было. Вернее, быть-то она была, только не на карнизе, а прислоненная под карнизом. Куземкин никак не ждал такой передряги. Ширина у карниза добрый аршин. Как на нее теперь ступать? Не ступишь. Теперь надо, чтобы кто-нибудь снизу снова приставил ее к карнизу. Куземкин с матюгами бегал по крыше.

— Оползла, вишь, — сокрушенно заметил Миша Лыткин. — Надо кричать да гаркать.

— Оползла? — ярился Куземкин. — Да где это она оползла, ежели и стоит в снегу! Нет, кто-то ей подсобил оползти. Переставили! Мать-перемать, в три попа…

Так председатель и Миша Лыткин оказались в западне, на крыше зимней церкви. Высоко, не спрыгнешь! Сажени, может, три было, а уж две-то точно. «Нет, скакать некуда, — подумал Куземкин. — Ноги переломаешь». Но еще больше было обидно, что вокруг церкви не было ни души.

Председатель не знал, что делать и как быть.

Никого нет внизу, одни кресты на могилах. Кладбище. Никто не учует, кричи хоть до второго пришествия.

— Ну, Мишка, ты и дурак!

— А чево, чево я дурак? — Лыткин попробовал рассердиться. — У меня своя голова, не хуже других.

— На твоей голове только гвозди прямить.

Дальше из Куземкина посыпались отборные матюги.

Куземкин и сам звал, что зря он костит напарника, но вот беда, остановиться никак не мог, и бедный Лыткин только моргал да покряхтывал, чувствуя себя все виноватей и виноватей. А при чем тут был Миша Лыткин?

Когда начали втаскивать на крышу вторую лестницу, Савватей Климов стоял и глядел, стоял и глядел… Бабы ругали шибановских и ольховских коммунистов, сулили им всем кару Господню. Новожилиха трясла суковатой клюкой перед самым носом Кеши Фотиева:

— И ты, бес! Ты чево думаешь-то? У тебя чево, бес, в голове? Господи милостивой, што дальше-то будет…

Тут Савватей увидел рыжего новожиловского внучонка. Парнишко изо всей мочи бежал от деревни к Поповке. Он подскочил к своей бабке, сказал ей что-то и побежал обратно, а Новожилиха так и обмякла, так вся и притихла. Она сразу забыла про Кешу, шепнула что-то на ухо Таисье Клюшиной, и только батог замелькал. Откуда у старухи и прыть взялась? Как у молодой девки… Таисья Клюшина тотчас ринулась домой в деревню, но ее на ходу подловил сам Савватей Климов:

— Таисьюшка, и ты туды?

— Ой, Савватей! Ведь разбежался колхоз-от! Скотину по домам гонят!

Людей от церкви за две минуты как ветром сдуло, в церковь стояла теперь одинокая и какая-то