была опалена его молодость. Однажды чудом ушел от смерти. Белые приговорили к расстрелу. «Но ведь не расстреляли же?» — возразил далекий, какой-то очень далекий и робкий голос. Они приговорили меня к расстрелу, но отложили расправу! «И ты убежал… И после сам расстреливал их…» — Дальний, но уже окрепший голос не исчезал. Да, но если б я не расстреливал, я бы не победил. «А тебе обязательно надо было победить? Кого ты победил?»
Бергавинов, собирая себя в кулак, грохнул по столу сразу двумя руками. Он не любил раздвоения.
Секретарша, принесшая чай, заметила мимоходом:
— Товарищ Лузин никак не уходит…
— Я же сказал: пусть примет его Конторин! Сегодня я занят. Сергей Адамович Бергавинов отхлебнул из стакана и продолжил чтение:
«Сов. Власть, власть мародеров, она выслала не кулаков, а середняков и бедняков… Власть начиная с ВЦИКа и кончая самым последним милиционером хамы и вредители… За это вредительство на заседании бюро ЦК ВКП(б) Ворошилов пристрелил Сталина. Скоро дождемся гибели этой мародерской власти…»
— Не дождетесь! — вслух и со злобой подумал секретарь Крайкома. Он снова стал собранным и решительным. К нему возвратилось прежнее состояние цельности. Может ли быть ущербным состояние борца? Он герой гражданской войны! Большевик, поставленный партией на передний рубеж по добыче валюты для пролетарского государства. Как он мог поддаться позорным минутным слабостям? Надо выявить и обезвредить антисоветскую агитацию! Следующая запись в сводке лишь подтверждает необходимость террора:
«… Как только вернусь домой я первым долгом убью всех активистов нашего района».
Сидевший у дверей кабинета Лузин разволновался и решил покинуть приемную. Вскочил и сердито спросил секретаршу:
— В каком номере товарищ Дмитрий Алексеевич Конторин? Секретарша, не скрывая облегчения, сказала номер. Но… Заворга и члена бюро Конторина не оказалось на месте, уехал на совещание, проводимое Комиссаровым — председателем Крайисполкома.
Лузин не стал развивать крамольную мысль о значении фамилий. Конторин… Комиссаров… Пришлось уходить и устраиваться в гостиницу.
В промежуток между крайкомовскими визитами Степан Иванович побывал в Крайисполкоме и в Северолесе, пообщался с кооперацией и кой с кем из профсоюзных работников.
В конторах веяло бесшабашным унынием. Все судачили об административных чистках, гадали, что будет после ликвидации округов, и шёпотом, с оглядкой рассказывали еврейские анекдоты.
Сексоты заносили антисемитчиков в специальные ведомости с пометкой «контра».
Это по конторам и учреждениям. В очередях же и в питейных местах, на шумном базарном торжище крикливые жёнки в открытую ругали евреев. Иногда милиция тут же хватала самых горластых. Хватала и отпускала. Недовольство властью простой народ гасил драками и пьяным разгулом.
Отдельные служащие вроде инженера Живописцева осмеливались на открытый бунт. Такие карались без всякой задержки. Весь город говорил о суде над Живописцевым, который сделал пощечину Миндлину — главному инженеру Северолеса. (В последний момент суд заменил год тюрьмы принудиловкой.)
Лузин почувствовал, что и он за два этих дня заразился антисемистским духом. Что такое? Никогда раньше не испытывал он неприязни ни к евреям, ни к армянам.
Ему удалось проникнуть к заворгу Конторину. Тот внимательно выслушал и… сделал «пас». Отправил к члену бюро и председателю краевой контрольной комиссии Турло.
Лузин полностью разочаровался в Конторине…
Рано утром на другой день Лузин еще раз явился в Крайком.
С председателем ККК Степан Иванович был знаком с тех времен, когда Турло жил и работал в Вологде. В последний раз Лузин видел его на митинге во время окружной партконференции. На трибуне он выглядел куда представительней, чем сейчас. В кабинете уныло сидел посторонний. Несмотря на жаркое лето он был в кожаной потертой куртке. Сидел почему-то в кресле хозяина. Звонил, что ли? Лузин тотчас узнал в нем бывшего зав. АПО Меерсона. Сидевший сбоку Турло не встал навстречу, но руку подал. Долю секунды Лузин колебался, здороваться ли за руку с Меерсоном. Тот сидел совершенно равнодушный, не очень довольный. (Позднее Лузину стало ужасно стыдно, что протянутую для рукопожатия руку пришлось убрать.)
— Извините, я прервал вашу беседу, — сказал Степан Иванович. — Но мое дело к вам, товарищ Турло, отлагательств никак не терпит. Я изложил его письменно и подаю апелляцию…
Меерсон освободил место за хозяйским столом. Степан Иванович подал председателю контрольной комиссии свои бумаги. Турло мельком просмотрел их:
— Товарищ Лузин, на ближайшем заседании мы заслушаем ваше заявление! Но не ранее как на следующей неделе. Где вы работаете?
— Работал! — Лузин сдерживал раздражение. — Я работал в системе Северолеса… Меня перебросили в потребкооперацию…
— Хорошо, на следующей неделе мы досконально изучим ваше дело.
Меерсон, перейдя на другое место, разглядывал скучный заоконный пейзаж. Низкорослый Турло суетливо двигался между столами и стульями, нервно играл метелками пышных черных усов и намеренно не глядел в лицо собеседника. Впрочем, если б он и посмотрел в лицо посетителя, то ничего бы путного не получилось, поскольку по заглазному выражению четвертого члена бюро бывшего моряка Иоффе, левый глаз у Турло глядел на зюйд-вест, а правый на норд-ост. (Такие шутки у членов Крайбюро считались верхом остроумия, и тон задавал сам Бергавинов.)
Степан Иванович попрощался и вышел из кабинета, как говорится, в полной прострации. (В лучшие времена он произносил это словечко без буквы «т».) Поездка явно затягивалась. Приходилось думать, у кого бы занять денег. Да и в успехе дела появилось первое неосознанное сомнение. Что делать дальше? Ответ на этот вопрос был отодвинут на неопределенное время странной и весьма неожиданной встречей.
Едва закрыв за собой дверь, Лузин нос в нос столкнулся с Прозоровым. Оба опешили. Волей-неволей пришлось здороваться.
— Владимир Сергеевич, вы ли это? — встряхнулся Лузин. — Да еще в таком коридоре…
— Все дороги, Степан Иванович, ведут в Рим! — рассмеялся Прозоров. — Глория виктис! Слава побежденным. Того и гляди, стану марксистом…
Они обменялись краткими фразами о здоровье.
— Не выйти ли нам на свежий воздух? — предложил Степан Иванович.
— С большим удовольствием. Но меня вызвали туда же, куда и вас. Подождите где-нибудь хотя бы минут пятнадцать…
Степан Иванович, изрядно заинтересованный, сказал, что подождет в скверике на скамейке. «Вызвали. Туда же, куда и вас… — Лузина покоробила эта фраза. — Во-первых, меня не вызвали, я приехал сюда сам. Во-вторых…»
Ревнивое чувство не успело облечься в слова. Прозоров уже выходил из крайкомовского подъезда. Светлый заморского покроя костюм. Отнюдь не пролетарский блеск на штиблетах… Высокий лоб Прозоров осушает белым как снег платком. «Ничего себе административно-высланный», — подумалось Лузину.
— Попросили зайти позднее. Что-то там не готово насчет моей высокой персоны, — сказал Владимир Сергеевич.
Они вышли на проспект Павлина Виноградова. Утренний воздух Архангельска был свеж, дыхание Двины напоминало весеннюю вологодскую пору.
