осталась и та неполная. Усов уснул…
Сопронова перекосило от этого голоса. Опять откинул тулуп, сел, скребя в потных подмышках.
«Пьют… — подумал Игнаха. — И пироги в котомках. Нет, оне не домой едут. На станцию…»
Голодная тошнота подступила к самому горлу.
Зырин, осмелевший от выпитого, с бьющимся сердцем пробрался в темноту верхнего сарая. Он уже знал, где ночевали сестры-украинки. В этом большом доме было два сенника: в одном спали хозяева, а во втором предположительно ночевали три сестры. У Авдошки такие густые и черные брови… Эх, не успел Зырин приударить за ней как следует, когда выселенки жили у Тоньки-пигалицы! Была такая возможность… Девки только отштукатурили зимовку у Клюшиных, собирались переходить к Новожиловым, а Селька Сопронов с Куземкиным тут как тут. Спугнули, болобаны! Три сестры в одночасье, ночью, снялись и ушли из Шибанихи. Не умеешь, дак не берись! А что ежели в этом сеннике Тонька с учительницей? Нет, не должно… Оне в избе разместились, на лавках…
Зырин подкрался к дальнему сеннику и услышал испуганный громкий шепот:
— Вой! Шо це таке? Хто?
Зырин узнал Груню, старшую. Вкрадчиво, как кот на шестке, зашептал Зырин, зауговаривал: «Грунюшка, матушка, и ты тут? Не бойся меня, я не к тебе… Я к Авдошке… Тише, тише. Я в чуланчик…».
— Ни! Не шукай ты их… Господи… Володя, миленькой! Ради Христа, не ходи туды… Не надо туды ходить, не надо…
Но у Зырина было другое мнение. «Как это не надо, ежели очень даже надо?» Зырин заговорил тихо, но вслух:
— Пропусти! Не мешай… Чево это постелили тебе у самых дверей?
Слезные, умоляющие слова выселенки не поколебали зыринскую решимость. В темноте он хотел было перешагнуть через Груню, чтобы проникнуть в сенник, а она, не вставая с постели, обеими руками охватила его ноги, зашептала горько, прерывисто:
— Не пущу! Хлопчику, миленький, не трогай дивчину, ради Христа! Остановися… Все для тебя сделаю, только… туда не надо…
— Сказал тебе, не мешай!
В слезах, путая украинские слова со здешними, Груня увлекла Володю Зырина, уронила на широкую, набитую соломой постель. Зырин враз одурел от бессвязных ее слов и от ее слез, от женского сладкого для него пота и огуречного запаха из ее рта…
Когда под взъездом во второй раз запел хозяйский петух и в щели верхних ворот начал сочиться рассвет, Груня растрясла голову крепко уснувшего Зырина. Он очнулся и снова потянулся к ней, но она отстранилась:
— Тише! Ничего не говори… Иди! Иди, хлопчику, и никому ничего не сказывай. Не был ты туточки ни утром, ни с вечера… Иди!
Володя Зырин не стал ни спорить, ни объясняться: не был, так не был. Вскочил Зырин с постели и по-кошачьи тихо прошел через весь верхний сарай, открыл бесшумные воротца, ведущие в сени.
На верхней площадке взъезда, в ночной тени, еще хранились остатки вчерашней жары, а снизу тянуло утреннею росой. Солнышко еще не всходило, за березами палисада заря едва золотилась. Трясогузки, синицы и ласточки только-только проснулись: кто ощипывался, кто пробовал голосок. Внизу стоя спали отдохнувшие кони. Судейкин, Усов и Павел Рогов спали в телегах. Зырин хотел уж было по- разбойничьи свистнуть, чтобы поднять их на ноги. Но… что это? Кто там развязывает роговскую котомку? Человек, спавший с вечера под тулупом, оторвал от роговского пирога большой ломоть, затолкал остаток обратно. Поспешно завязал котомку и начал жадно кусать.
Зырин медленно, даже с некоторой торжественностью сходил со взъезда:
— А што, Игнатей Павлович, может, тамо и выпивка есть? В котомке-то… Мне дак не мешало бы опохмелиться…
Игнаха вздрогнул и подавился. Успел сунуть пирог в карман и нарочно долго откашливался. Когда Зырин подошел ближе, Сопронов вздумал здороваться и протянул Зырину руку. Но Володя как будто не заметил сопроновского движения.
— Как знешь, — сказал Сопронов.
— А чево тут знать, давно все узнано.
— Я два дня не едал…
— На третий малость закусил… — Зырин свистнул. — Вставай, мужики! Ехать пора. Пока пироги не кончились… Откуда правишься, Игнатей да Павлович?
Игнаха поднялся по взъезду, нашел там свою фуражку, отряхнул. Прежняя злоба вывела его из неловкого положения и решительность вернулась к нему:
— Откуда правлюсь? Отсюды не видно.
Павел проснулся и сел в телеге, ткнул в бок Судейкина:
— Киндя, чево спишь? Комиссары приехали!
Павел выпрыгнул из телеги и прошел к колодцу. Достал бадью с водой, две пригоршни плеснул на лицо, остальное понес лошади. Карько высосал из бадьи не всю воду. Остатки Павел выплеснул на траву.
— Не надо было в траву, давай выльем на Усова, — сказал Зырин. — Вишь, спит как убитый, Гуря, а ты где ночевал?
Не известно откуда появившийся Гуря весело забубнил:
— У меня есь, есь где ночевать-то, есь!
— Всего у тебя, Гуря, есть. Молодец ты у нас. А чего в котомке-то? Ну-ко, покажи, чево у тебя в котомке? Игнатей Павлович, иди, поглядим, чево у Гури в котомке. Устроим ревизию…
Судейкин пробудился в телеге. Зевнул, спугнув с лысины опузыревшого от крови, беспечного комара. Уставился на Игнаху:
— Ты ли, Игнатей? Али во сне снишься? В какую сторону нонче, вперед к коммуне или назадь? Митька, вставай, нечего дрыхнуть. Гляди, должность проспишь… Долго ли до греха?
Усов пробудился, слез на землю:
— О, вот так номер! Игнатью да Павловичу. Откуда куды?
— Домой!
Сопронов за руку поздоровался с Усовым…
Всходило за палисадом солнышко. В доме тоже встали, и проезжие, и хозяева. Уже кипел, наверное, самовар, но Павел торопил Киндю, надо было ехать, пока не было оводов. Он быстро запряг мерина и подошел к телеге Усова.
— Поезжай, Димитрий, домой! Не подведу я тебя, куда надо явлюсь в срок. Чего здря кобылу гонять? Поезжай. Вези теперь нового седока!
Павел Рогов стремглав подскочил к телеге Усова и выдернул из нее прозоровское ружье. (Или оно было шустовское? Нет, вроде бы то самое.) Сопронов побелел, коленки у него дрогнули. Павел Рогов играл ружьем, как сенокосным граблевищем:
— Гляди, Митя, в оба, будь ему хорошей охраной! Не подпускай ни конных, ни пеших, береги пуще глаза! Есть патрон-от? Есть! На месте…
Павел поиграл еще раз берданкой Шустова (или Прозорова?), у Игнахи снова затряслись поджилки. Поиграл Павел и вдруг подал ружье Митьке. Прыгнул в свою телегу.
— Садись, Киндя!
Судейкин успел заскочить на воз.
Карько рысью вынес телегу из заулка на большую дорогу.
Зырин все еще не отступался от дурачка:
— Ладно, Гуря, поедем. Не будем глядеть, чево у тебя в котомке. Иди, возьми пирога… Не хошь? Совсем ты, Гуря, заелся…
Зырин не спеша напоил Зацепку. Запряг и тоже не стал подниматься по взъезду, попросил Усова,
