куртки. На стене у них висит увеличенная фотография отца Поске. Большой портрет, почти такой же, как папин портрет дома, в гостиной. Отец у Поске был обер-ефрейтором – веселый обер-ефрейтор с орденской колодкой на груди. Дядя Берендта и новый отец Гребхаке – все они лучше дяди Лео. Они почти как настоящие отцы. А дядя Лео самый скверный из всех. Вот дядя Альберт – это настоящий дядя, ведь он с мамой не сожительствует. Генриху живется хуже всех, еще хуже, чем ему самому. Генриху приходится все подсчитывать, и дядя у него плохой!
Мартин стал горячо молиться:
– Боже, сделай так, чтобы Генриху жилось лучше!
Ему стало стыдно за то, что он разозлился на друга. Надо было сразу же спросить его, что он пишет. Боже, пусть Генриху живется лучше! Ему так тяжело. Мать у него
Мартин не прочь был съесть еще один бутерброд, но ему вдруг стало стыдно за то, что он вообще ел бутерброды у Генриха. Боже, сделай, чтобы ему жилось получше! Мартин вспомнил, как бабушка расплачивается за ужин в погребке у Фовинкеля. Он как-то раз заглянул в счет. 18 марок 70 пфеннигов. Мартин встал и взял со стола листок с цифрами. В правом углу было написано: «зубной врач – 900 марок», слева столбиком:
пособие 150 марок.
страховка – 100?
аванс -???
остается достать???
Листок был исписан вдоль и поперек. Там были целые примеры на умножение и деление. «500:100 X 40 – маргарин» и рядом «хлеб, уксус», дальше какие-то каракули, и потом снова разборчивым почерком: «До сих пор мы расходовали 28 марок в неделю, как быть дальше??»
Мартин снова уселся на полу у стены. 18 марок 70 пфеннигов заплатила бабушка кельнеру. Он вспомнил треск отрываемого чека. Ему стало страшно: деньги надвигались на него, приняли осязаемую форму. 28 марок в неделю и 18 марок 70 пфеннигов за один только ужин. Боже, пусть Генриху живется лучше!
Внизу во дворе к дверям столярной мастерской подъехал автомобиль. Он догадался, что это Альберт. И тотчас же услышал его голос: «Мартин!»
По лестнице поднималась фрау Борусяк. Значит, она ходила в магазин напротив за кефиром для мужа и за конфетами для ребятишек.
Со двора снова донесся голос Альберта: «Мартин!» Он звал его негромко, и голос у него был робкий, почти умоляющий: это испугало Мартина больше, чем резкий окрик.
«Приди, о дева Мария», – голос фрау Борусяк уже изливался сверху как мед – капля за каплей. Ласковый, нежный голос.
Мартин встал, подошел к окну и чуть-чуть приоткрыл его. Увидев Альберта, он испугался еще больше. Альберт весь как-то осунулся, постарел, и лицо у него было очень печальное. Рядом с ним стоял столяр. Мартин распахнул окно.
– Мартин! – снова окликнул его Альберт. – Иди сюда! Скорей!
Выражение его лица сразу изменилось, он улыбнулся, покраснел.
– Иду, иду! – крикнул Мартин.
Окно осталось открытым, и он услышал, как снова запела фрау Борусяк: «Я выросла в краю зеленом, среди лесов, среди полей». Мартину вдруг все кругом показалось зеленым – и Альберт, и столяр рядом с ним, и автомобиль, и двор, и небо. В таком краю, наверное, выросла фрау Борусяк.
– Иди же, детка, – еще раз позвал Альберт.
Мартин запихал книги в ранец, вышел из комнаты, запер дверь и положил ключ под коврик. В прихожей он опять увидел в окно, как за стеной разрушенного дома медленно, от окна к окну, плывет самолет. Он исчез за стеной, пламеневшей теперь в лучах заходящего солнца, показался снова, повернул к колокольне и развернул свой длинный шлейф. Мартин еще раз прочел надпись на зеленом небе:
А фрау Борусяк все пела: «Я выросла в краю зеленом…»
Тяжело вздыхая, он спустился по лестнице и пошел через двор к машине. Столяр покачал головой и сказал ему вслед: «И не стыдно тебе?» А дядя Альберт ничего не сказал. Лицо его стало совсем серым, взгляд был усталый. Он взял Мартина за руку: рука его была сухая и горячая.
– Поехали, – сказал Альберт, – у нас еще целый час. Потом захватим Генриха. Он ведь поедет с нами?
– Наверное, поедет.
Альберт пожал столяру руку, и тот еще раз кивнул им, когда они сели в машину.
Прежде чем включить скорость, Альберт снова молча взял руку мальчика. Мартин еще не пришел в себя. Он не боялся дяди Альберта, но его пугало что-то другое; а что – он не мог понять. Альберт был сегодня не тот, что всегда.
16
Как только вышел мальчишка ученик, кондитер снова схватил ее руку. Он стоял у стола, напротив нее, и одну за другой подвигал ей готовые трубочки с марципановой начинкой. Ей оставалось лишь залить их
