– Нельзя, – сказал он, – будь же благоразумна. Для мальчика это будет просто ужасно, это будет последней каплей, а еще хуже – для его товарища. Я ничего не могу поделать, – тихо добавил он, – но для ребят я последняя надежда, для них это будет тяжелым ударом, от которого им не оправиться, если я – я тоже – из категории тех дядей, к каким сейчас принадлежу, перейду в совершенно другую.

– А для тебя?

– Для меня? Да ты с ума сошла, неужели тебе и в самом деле доставляет удовольствие ставить меня в дурацкое положение, от которого я отбиваюсь руками и ногами? Ну, пошли, мне пора, меня ждет Брезгот.

– Ах, руками и ногами? – повторила она, не поворачивая головы.

– Да, руками и ногами, если это тебя так интересует, а может быть, ты хочешь, чтобы здесь, в этом доме, который насквозь пропитан воспоминаниями, мы тайно завели роман, а внешне разыгрывали бы доброго, дядю и добрую мамашу? И потом это бесполезно, дети все равно обо всем догадаются.

– Опять дети, – устало ответила она, – сколько шума из-за детей.

– Называй это шумом, но замужества тебе не миновать.

– А вот миную! Я больше никогда не выйду замуж, уж лучше я буду изображать неутешную вдову, чем улыбающуюся супругу – исходную клеточку -…одины,…арода…

– А теперь пора идти, или уж оставайся дома. Ты там со скуки помрешь.

– Нет, – сказала она, – сегодня мне в самом деле надо ехать. Обычно для этого нет особых причин, а вот сегодня есть. Мне просто необходимо.

Она подумала, как может подействовать на Альберта имя Гезелера.

– Идем, – сказала она. Он взял ее чемодан, и уже в дверях она сказала, как нечто не имеющее значения: – Больше, чем ты сейчас делаешь для меня, просто нельзя делать, и еще хорошо, что ты заботишься о мальчике; должна тебе сказать, что я не испытываю при этом ни малейшей ревности.

На улице потеплело. Альберт снял перчатки, шляпу и сел в машину рядом с Неллой.

И, когда он включил мотор, Нелла сказала:

– Я очень хотела бы иметь такое занятие, как у тебя. По-моему, ты очень счастлив.

– Ничуть, – ответил он, остальные его слова пропали в шуме мотора, и она уловила только конец: -… ничуть я не счастлив. А занятий и ты нашла бы себе сколько угодно.

– Знаю, я могла бы помогать монахиням, могла бы гладить белье, и всякое такое, вести счета по хозяйству, вязать кальсоны, и тому подобное, и настоятельница сказала бы: «У нас есть теперь прелестная помощница – вдова поэта имярек».

– Не дури, – сказал он, и по тому, как он переключил скорость, она поняла, что он просто взбешен.

– Болтай что вздумаешь, меня это нисколько не трогает, и монахинь можешь ругать, как тебе вздумается, но жизнь они ведут не бессмысленную, у них есть занятие, всегда казавшееся мне наиболее разумным, хотя, впрочем, для меня оно не подходит. Они молятся – и я хочу снять с них часть забот, чтобы у них хватало времени для молитв.

– Просто завидно слушать, как другие люди отлично устроили свою жизнь. – Она всхлипнула, но пересилила себя и сказала: – Тебе бы только жену, и твоя жизнь была бы вполне устроенной.

– А почему бы и нет, – сказал он, останавливая машину перед светофором на Пипинштрассе. – Тебя погубит снобизм. – Он сжал ее руку.

Она ответила на пожатие и сказала:

– Нет, дело не в снобизме, я просто не могу им простить, что они убили моего мужа, – ни простить, ни забыть, и не хотела бы доставить им удовольствие и вторично изображать счастливую, улыбающуюся жену.

– Удовольствие кому?

– Им, – повторила она спокойно. – Догадайся сам, кого я имею в виду. Зеленый свет – поезжай дальше.

Он поехал дальше.

– Из всех твоих дел ты ничего не доводишь до конца. Мать ты никакая, вдова тоже никакая, и гулящей тебя не назовешь, и даже ничьей любовницей – я просто ревную, ревную тебя, и даже не к этим идиотам, а к бесплодно растраченному времени – и одно всегда останется неизменным: мужчина не может больше сделать для женщины, чем предложить ей выйти за него замуж.

– Нет, – сказала она, – иногда гораздо важнее стать ее возлюбленным. Как-то странно получается: раньше женщины были рады, если им удавалось выйти замуж, а теперь, наоборот, мне, во всяком случае, это совершенно не нужно.

– Потому что ты полна снобизма. Годами выслушивать таких оболтусов – это даром пройти не может. Где тебя высадить?

– У сберкассы, – сказала она.

Он подождал, пока полицейский подаст знак к проезду, обогнул площадь Карла Великого и остановился у сберкассы. Потом вышел, помог ей выйти и достал из багажника ее чемодан.

– На сей раз, – улыбнулась она, – я действительно не стану терять времени даром.

Он пожал плечами.

– Ну что ж, – сказал он, – у нас ведь все наоборот – раньше преданные женщины дожидались, когда на них женятся неверные мужчины, теперь же я, мужчина, буду преданно ждать, пока неверная позволит на ней жениться.