милее гоночной машины глянется. — Или вот это: — Я оставлю жену еще не старой богатой вдовой, чтобы не жалась с деньгами. — Он это часто повторял. Сейчас Герцог развлекся. Окровавленный, грязный, в рубашке с пятнами крови, он вспоминал все это и улыбался. Не надо презирать Сандора за грубость. Это его личный, грубый вариант распространенного мировоззрения, называемого американским образом жизни. А каков мой образ жизни? Теплая шубка у любимой киски, поглажу по шерстке — она и не пискнет, — это то же самое кредо глазами ребенка, но людей злобно будят, и они просыпаются брюзжащими реалистами. Набирайся ума, простофиля! Или тетушка Таубе — вариант наивного реализма: — Готзелигер Каплицкий сам обо всем заботился. Я даже не смотрела за этим. — Но тетя Таубе — она не только симпатяга, но еще хитрюга. Беспамятные мы — что говорим, что делаем… Тут его и Джун ввели в большую комнату, где было не протолкнуться, и Мозес предстал еще перед одним негром-полицейским. Сержант был далеко не молод, с ровным морщинистым лицом — складки наложены, кожа не перетянута. У него был темно-желтый, золотого отлива цвет лица. Он посовещался с доставившим Герцога полицейским, потом осмотрел револьвер, вынул оба патрона, еще прошептал какие-то вопросы полицейскому в лоснившихся брюках, тот склонился, тоже шепча ему на ухо.

— Ну, так, — обратился он к Мозесу. Надел бен-франклиновские очки — пару колониальных кругляшек в тонкой золотой оправе. Взял ручку.

— Имя?

— Герцог. Мозес.

— Второй инициал?

— Е. Елкана.

— Адрес?

— В Чикаго не проживаю.

С отменной выдержкой сержант повторил:

— Адрес?

— Людевилль, штат Массачусетс, и Нью-Йорк. Нет, лучше только Людевилль, штат Массачусетс. Улица безымянная.

— Это ваш ребенок?

— Да, сэр. Моя дочурка Джун.

— Где она живет?

— Здесь, с матерью, на Харпер авеню.

— Вы в разводе?

— Да, сэр. Я приехал повидаться с ребенком.

— Понятно. Опустить ее не хотите?

— Нет, начальник… сержант, — поправился он, дружелюбно улыбнувшись.

— Мы заводим дело на вас, Мозес. Выпивши не были? Не пили сегодня?

— Вчера вечером пропустил стаканчик, перед сном. Сегодня не пил. Может, мне провериться на алкоголь?

— Незачем. Вам не дорожное происшествие вменяется. Мы заводим дело в связи с этим пистолетом.

Герцог одернул платьице на дочери.

— Это — так, на память. И деньги тоже.

— А что за деньги такие?

— Русские деньги, времен первой мировой войны.

— Освободите карманы, Мозес. Что у вас там ¦— я запишу.

Он без возражений выложил деньги, записные книжки, ручки, тряпочку носового платка, расческу и ключи.

— Куда вам столько ключей, Мозес?

— Я могу за каждый отчитаться, сэр.

— Не надо. Не запрещается, если вы не взломщик.

— Здесь только один чикагский ключ — с красной метиной. От квартиры моего друга Асфалтера. В четыре он должен подойти к Музею Розенвальда. Я передам ему девочку.

— Пока еще не четыре, и никуда вы пока не идете.

— Мне нужно позвонить и предупредить его. Иначе он напрасно будет ждать.

— А почему сразу не отвести ребенка к матери, Мозес?

— Видите ли… мы не поддерживаем отношений. Слишком испортили их.

— Вроде вы ее боитесь.

Герцог возмутился: его тянут за язык. Но срываться сейчас ни к чему.

— Нет, сэр, это не совсем так.

— Тогда, может, она вас боится.

— Просто мы так договорились — общаться через третьих лиц. Я ее не видел с осени.

— Ладно, позвоним вашему дружку и мамаше ребенка тоже.

— Ей не звоните! — вырвалось у Герцога.

— Не надо? — Сержант послал ему смутную улыбку и на минуту расслабился, словно добившись желаемого. — Ясно, мы ее сюда доставим и послушаем, что она скажет. Если у нее к вам претензии, то дело выйдет серьезнее, чем нелегальное хранение оружия. Мы тогда предъявим вам скверное обвинение.

— У нее нет претензий, сержант. Можно поднять документы, не вызывая ее сюда. Я содержу этого ребенка и еще ни разу не уклонился от уплаты. Только это и скажет вам миссис Герцог.

— У кого купили револьвер?

Снова-здорово, без хамства ты не полицейский. Специально так делают, чтобы вывести из себя. Но он сохранял выдержку.

— Я его не покупал. Он принадлежал моему отцу. И эти русские рубли тоже.

— Такой вы сентиментальный?

— Да, такой. Сентиментальный сукин сын. Если угодно.

— И насчет них вы сентиментальный? — Он постучал пальцем по пулям — по одной и по другой. — Ладно, будем звонить вашим. Джим, пиши фамилии и номера.

Он обращался к полицейскому, который привел Герцога. Тот стоял рядом, мордатый, ногтем теребил щеточки усов, морщил губы.

— Да возьмите книжку — вон ту, красную. Только, пожалуйста, не потеряйте. Фамилия моего друга — Асфалтер.

— А другая фамилия — Герцог, — сказал сержант. — На Харпер авеню — так?

Мозес кивнул. Он смотрел, как деревянные пальцы листают его парижскую, в кожаной обложке книжку, испещренную неразборчивыми и полустершимися записями.

— У меня прибавится проблем, если вы вызовете мать ребенка, — в последний раз попытался он уговорить сержанта. — Не все ли равно, если придет мой друг Асфалтер?

— Иди, Джим.

Негр отметил красным карандашом нужные места и вышел.