от многобожников, которые часто не носили бороду. В настоящее время мусульманину необязательно выпячивать свою принадлежность к исламу. Поэтому те фанатики, которые заставляют своих сограждан носить бороду, — малограмотные проходимцы.
— Но ведь сам ислам расплывчатостью многих своих положений порождает подобную неопределенность, — Абдулле наконец, удалось зашевелить языком после долгого молчания.
— Вы не совсем правы, молодой человек, — поправил Абдуллу Виралайнен. — Да, ислам — во многом плюралистическая религия. Существует даже особый термин — лимитированный плюрализм. Этот самый плюрализм позволил в свое время исламу распространиться на огромной территории и впитать многие достижения покоренных цивилизаций. В исламе нет еретиков. И суннит, и шиит — мусульмане, и никто не может назвать человека, придерживающегося другого течения, отступником, еретиком. Спор в пользу истинности того или иного течения давно решен в пользу религиозного плюрализма.
— Но ведь при таком лимитированном плюрализме возможны тысячи мнений в отношении одного и того же вопроса. Я имею в виду правовые вопросы, — пояснил Абдулла. — Существует большая вероятность, что судья может ошибиться при принятии решения.
— И вновь Вы не совсем правы, — многозначительно сказал Виралайнен. — Возьмем наше законодательство. Скажем, тот же УК. Я думаю, Вам известно, что некоторые действия, рассматривавшиеся уголовным законодательством в качестве преступлений, впоследствии перестали таковыми считаться ввиду изменившихся экономических и политических условий. Так, в советское время было такое преступление — спекуляция.
— Да, мы проходили, — сказал Абдулла.
— А после начала рыночных реформ деятельность так называемых спекулянтов приобрела вполне законный характер. Возьмем теперь другое преступление — убийство. В любую эпоху, при любом даже самом деспотичном режиме данное преступление продолжало считаться преступлением и за него были установлены одни из самых суровых санкций. То же самое и в шариате. Те преступления, за которые установлено фиксированное наказание, как раз и есть преступления, за которые во все времена и при любых режимах полагалась суровая кара. Установление же наказаний за другие преступления в мусульманском праве относится к компетенции законодателя и судьи, исходя из их опыта и знаний.
— Позвольте, профессор, — перебил Виралайнена Абдулла, — я знаю, что за измену исламу, то есть, переход в другую религию полагается смертная казнь. Разве это преступление, характерное для всех эпох и народов?
— А вот здесь Вам пригодится кийас или аналогия, четвертый источник мусульманского права, — ничуть не сконфузился Виралайнен. — Разве не существуют в нашем законодательстве суровая норма, карающая за шпионаж или, иными словами, измену Родине? Так вот, измена исламу — это та же измена Родине в нашем понимании. Главное в юриспруденции — не судить то, чего не понимаешь, со своей колокольни, а попытаться понять логику законодателя. Понимаете, если мусульманин изменит одному мусульманскому правителю в угоду другому — это не измена Родине, о которой говорится в нашем УК 2040 года. Это измена конкретному человеку. Но если он изменит мусульманскому правителю в угоду правителю, принадлежащему к другой вере, это — измена Родине, потому что это уже не измена человеку, а измена всей мусульманской общине (умме), то есть исламу в целом. В Коране и сунне нигде не сказано, что мусульмане непременно обязаны создавать государство. Они могут жить и в государствах, где правитель — немусульманин. Главное для них — не изменять своей религии, которая и есть их Родина. При этом не следует забывать, что по поводу наказания за вероотступничество между мусульманскими правоведами нет единого мнения. Одни считают, что за него полагается смертная казнь, другие полагают, что можно ограничиться телесным наказанием или даже штрафом.
Абдулла был в восторге. В тот же день он отправился в библиотеку и нашел себе занятие на ближайшие три с половиной дня.
На слушание дела он отправился в превосходном настроении. 'Дело о второй жене', как его окрестил Абдулла, представлявшееся ему самым сложнейшим и запутанным делом в мире, теперь казалось не таким уж сложным, но от того не менее интересным. По дороге в суд Абдулла мысленно повторил пять исламских ценностей и стал придумывать тренировки ради примеры различных преступлений с целью отыскать в них основание — 'илла. Занятие это оказалось столь увлекательным, что Абдулле с трудом удалось вернуть свои разыгравшиеся мысли к рассматриваемому делу только в самом зале заседаний.
Абдулла с волнением и благоговением оглядел зал. Много раз ему доводилось присутствовать на судебных заседаниях в качестве зрителя, по ту сторону перегородки и судейской кафедры. Теперь он был 'по эту сторону'.
Полный зал народу. В основном, женщины. Для них это дело — показатель того, имеет ли женщина в исламе хоть какие-нибудь права или же является безропотной вещью мужа. Абдулла много слышал о том, что женщина в исламе — не человек, и единственное ее право и обязанность — рожать и растить детей. Чтение рекомендованной Виралайненом литературы слегка пошатнуло эти стереотипы, но слишком тверд был еще фундамент мифологических представлений, спаянный из лжи и невежества, чтобы изгнать злых шайтанов неведения, свивших гнездо в легковерном сердце Абдуллы.
— В любом случае, — решил Абдулла, — я — судья, и никому ничего не должен доказывать. Меня должны интересовать только вопросы факта и права. Решать же заранее, что жена права, означает быть пристрастным судьей, подверженным влиянию слухов, эмоций или ужасного виртуального монстра, именуемого общественным мнением. Горе тому судье, в душе которого царствует презумпция чьей-либо вины до рассмотрения дела, особенно если она опирается на такую же презумпцию вины в законе. Абдулла хорошо помнил, как один его товарищ попал в тюрьму по обвинению в изнасиловании.
Ситуация была, в сущности, банальная. Некая молодая особа пригласила романтично ухаживавшего за ней молодого человека к себе в гости. Оказалось, что родители уехали на дачу. Совершенно 'случайно' в холодильнике нашлась выпивка, причем, немалая: на двоих юноша с девушкой выпили полторы бутылки водки. Как после этого юноша умудрился изнасиловать девушку — загадка, но присяжные решили, что он виновен.
— Уф! Слава богу, у нас сегодня не уголовное дело, — подумал Абдулла, — а то бы эти двенадцать шайтанов только мешали работать.
А вот и истица с ответчиком. Господи! Как ужасно похож ответчик на дядю Колю — консьержа из их парадной. Даже рубашка такая же! Алкаш первостатейный. Надо же, как бывает! А истица совсем не похожа на подавленную гнетом женщину Востока. Хищница какая-то: глаза так и бегают. Огромный волевой подбородок. Может ума-то в ней не так и много, но вот энергии — более, чем достаточно. Нечего сказать: хорошая парочка!
Истицу представлял адвокат — пожилой мужчина в тройке с небольшой ухоженной бородкой, — что- то среднее между Кони и Плевако, только лицо не очень доброе. У ответчика адвоката не было: он заявил, что настоящий мужчина способен сам за себя постоять. Дядя Коля!
Первой выступала истица — госпожа Галимуллина. Весь ее пятнадцатиминутный монолог можно было свести к одной фразе 'Зачем ему другая женщина, если я добросовестно выполняю супружеский долг?'. Ответчик Галимуллин был немногословен. Он не спорил и не опровергал слова своей единственной супруги. Он просто сказал, что хочет жениться еще раз и не обязан никому давать отчет в мотивах своего решения. Слишком интимные это мотивы, чтобы говорить о них публично.
— А Вы все-таки постарайтесь, не вдаваясь в подробности, объяснить суду причины своего желания сочетаться вторым браком, — Абдулла вопросительно посмотрел на Галимуллина.
Ответчик молчал.
— Вы можете сказать это лично судье? — настаивал Абдулла.
Ответчик недоверчиво взглянул на судью.
— Хорошо. Как мужчина мужчине? — не теряя надежды, спросил Абдулла.
Ответчик радостно заулыбался.
— Ладно. Только на ухо, — подойдя к Абдулле, Галимуллин приблизился губами к его уху и едва слышно произнес: 'Я люблю ее'.
— Кого? — шепотом спросил Абдулла.
— Мою вторую жену, — с нектаром на устах пропел Галимуллин.
Абдулла хотел спросить ответчика, любит ли он свою первую и пока единственную жену, но его
