особому нервно весел, и Ливия испытывала невольную жалость к своей юной невестке.

Молодая женщина сидела неподалеку от Луция и временами ловила на своем лице его странный, как ей казалось, слегка насмешливый взгляд. В течение минувшего года они ни разу виделись: Ливия жила затворницей и изредка встречалась только с Юлией. Молодая женщина предполагала, что карьера ее бывшего мужа идет в гору — наверняка недалек тот день, когда он примерит башмаки из красной кожи на высоких каблуках.[27] Ливия не запрещала ему навещать дочь, но Луций не приходил. Женщина решила, что он все-таки сомневается в своем отцовстве, хотя на самом деле это было не так: он просто не хотел причинять себе лишнюю боль. И сейчас Луций не насмехался над Ливией, а любовался ею — прямой посадкой головы, строгой живостью глаз, пылавшим на щеках тонким и нежным румянцем. Она ничуть не подурнела, просто стала старше, и это красило ее, как и сохранившаяся стройность и легкость фигуры. Она одевалась изысканно и в то же время скромно, в меру украшала себя, держалась очень независимо, без вызова и смущения, и Луций находил ее весьма привлекательной. Он кивнул Ливий, но не заговорил с нею и в следующие минуты не раз замечал, что она поглядывает в его сторону.

Едва на небе появилась Венера, как началось свадебное шествие. Впереди шла молодежь с факелами, остальные двигались сзади — довольно беспорядочной и шумной толпой.

Оказавшись на свежем воздухе, Ливия ощутила странное дремотное спокойствие. В вечерней тишине все звуки плыли будто издалека, но, приближаясь, казались звонкими, как удар молота по наковальне.

Часть гостей, что сопровождали новобрачных, быстро прошла вперед, оторвавшись от тех, кто был в хвосте. С последними случилась заминка: навстречу им с соседней улицы неслась толпа каких-то людей, в руках которых были палки и камни. Увидев кучку мужчин и женщин, среди которой оказались Луций и Ливия, они устремились к ним, что-то выкрикивая и грозно размахивая руками.

Луций сделал знак двум вооруженным рабам, и те бросились наперерез толпе, но были сбиты с ног и затоптаны, после чего к оцепеневшим от неожиданности свадебным гостям подбежало несколько человек. Схватив ближайшего из мужчин, они бросили его в водосточный канал и сорвали украшение с шеи одной из матрон, а когда несчастная закричала, толкнули ее так, что она упала на камни.

— Стойте! — Луций вытянул вперед руку. — Ступайте прочь! Поберегите свои головы, ибо вы уже натворили столько, что будь их у вас по дюжине на каждого, все стоило бы снести с плеч!

В ответ кто-то швырнул в него камень, но Луций увернулся и, наклонившись, поднял брошенный рабом меч.

— Уводите женщин! — крикнул он, но один из оборванцев успел подскочить к Ливий, схватил ее и поднял, намереваясь швырнуть в канал: поступок, неслыханный по отношению к римской матроне.

— А ну, что ты теперь скажешь? — обратился он к Луцию.

— Давайте деньги и все, что у вас есть! — завопил другой. Ливия не сопротивлялась; ее глаза расширились, она не смела вздохнуть в грубых и сильных чужих руках. Внизу застыли мужчины; впереди всех стоял Луций — его лицо казалось очень бледным, но глаза сверкали точно лед на солнце. Вдруг он сделал резкий выпад, с силой вонзил меч в тело державшего Ливию человека и успел подхватить женщину до того, как она свалилась бы на землю или в воду. Быстро вытащив оружие из обмякшего тела, он яростно перерубил палку бросившегося на него плебея и воскликнул:

— Вон!! Или, клянусь фуриями, завтра все вы будете обезглавлены! Посягнувшие на жизнь свободных и родовитых граждан достойны самого страшного проклятия и смерти!

Он говорил с ними как господин с рабами, в его голосе было столько уверенности, словно он не смел и подумать, что его могут ослушаться.

Ливия стиснула онемевшие пальцы. Хотя Луций и держал меч, он был совершенно открыт, уязвим для ударов: если кто-нибудь решится бросить ему в голову камень…

Хотя этот безмолвный поединок двух воль длился не более минуты, ей показалось, будто прошла вечность. Воздух был полон напряжения; та и другая сторона замерли, испепеляя друг друга взглядами, потом толпа враждебных Луцию и его спутникам людей неожиданно повернулась и устремилась на боковую улицу. Проход был свободен.

Все разом заговорили; женщины плакали, мужчины склонялись над водостоком, пытаясь что-нибудь разглядеть в темноте, но видели только зеркально-черную поверхность воды: очевидно, брошенный туда человек утонул. Кто-то побежал догонять свадебную процессию, другие решили проводить домой перепуганных женщин.

Луций повернулся к стоявшей неподалеку Ливий — ее волосы пришли в беспорядок, одежда была запачкана чужой кровью.

— Ты не можешь идти за новобрачными в таком виде, — сказал он ей. — Давай я отведу тебя к себе, а потом пошлю раба предупредить Марка Ливия о том, что случилось.

Молодая женщина только кивнула. Она шла чуть впереди и молчала. Луций не видел лица Ливий, но заметил, что ее тело сотрясает дрожь.

Он привел ее в дом, позвал рабов, велел подать воду для умывания, чистую одежду и принести вина.

— Ты едва держишься на ногах, — озабоченно произнес он, протягивая ей кубок. — Будет лучше, если ты ляжешь в постель и как следует отдохнешь. А завтра утром тебя отведут домой.

— Но что скажет отец, когда узнает, что я не ночевала дома? — неуверенно проговорила Ливия.

— Я все улажу, — заявил Луций и прибавил с легкой усмешкой: — Все-таки мы с тобой немного знакомы…

Ливия умылась, взяла поданную рабыней одежду, после чего Луций сам проводил ее в спальню. В каком бы состоянии ни пребывала молодая женщина, она заметила, что здесь кое-что изменилось: кровать была застелена покрывалом из тирского пурпура с золотым шитьем, на котором лежали такие же подушки, кроме того, в комнате появились красивые бронзовые лампы.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Луций.

— Хорошо.

— Ложись и отдыхай, тебя никто не потревожит.

Он вышел; Ливия быстро переоделась и забралась под покрывало, не снимая туники. Она не знала, вернется ли Луций, — он вернулся и встал у изголовья.

— Теперь здесь другая обстановка, — заметила Ливия, нарушая неловкое молчание.

— Да, — бесстрастно подтвердил он, — мое положение тоже изменилось.

— Я слышала о твоих успехах и рада за тебя.

— Вот увидишь, придет день, когда я стану сенатором! — отрывисто проговорил он, глядя куда-то в стену. — Возможно, тогда ты поймешь, каков я на самом деле!

— Для этого тебе вовсе не нужно становиться сенатором, Луций, — мягко произнесла Ливия. — Мне достаточно было видеть, как ты защищал меня от целой толпы. Хотя я прекрасно понимаю, что ты так же вступился бы за любую другую женщину…

— За другую я не испугался бы столь сильно.

— Но ты не выглядел испуганным, наоборот…

Внезапно лицо Луция исказилось, он сжал кулаки и выкрикнул странно срывающимся, изменившимся голосом (при этом его взгляд оставался твердым и болезненно-ясным):

— Если б ты знала, как мне тяжело видеть тебя, говорить с тобой… Мне ни за что не нужно было жениться на тебе, слышишь! Ни за что, никогда!

Он повернулся в профиль, на его лице играл отсвет пламени, губы сжались в тонкую нить.

— Почему? — растерянно прошептала Ливия.

Луций посмотрел ей в глаза, и она не вынесла этого взгляда.

— Спрашиваешь, почему? Потому что ты до краев наполнила мою жизнь тревогой, неуверенностью и беспокойством, ты изменяла мне на каждом шагу, каждой мыслью, любым движением и словом. Эта твоя любовь к… — не хочу произносить его имя! — поглотила все остальные чувства, ты всегда считала себя правой, тебе и в голову не приходило оглянуться в мою сторону…

— Для тебя было бы лучше, если б ты тоже полюбил, — сказала Ливия.

— Может, я и любил… Просто меня воспитывали иначе, внушали другое, всякие там понятия о разумном течении жизни… Есть такое выражение, кажется, оно принадлежит Протагору: «Душа — это чувства и ничего более». Так вот, разве я знал, что эти чувства — как вынутый из ножен клинок: если они