пиратских лицах застыло выражение какого-то тупого недовольства, непреходящей, вялой злобы. Да, им принадлежало два корабля, очевидно, захваченных в какой-нибудь гавани, но при этом они были вынуждены ютиться на крохотном, каменистом острове, пить скверную воду, есть плохую пищу. Озлобленная, оборванная, грязная свора, они не были объединены ничем, кроме бессмысленной жажды грабить и убивать, — бессмысленной, ибо они не имели возможности по-настоящему воспользоваться захваченным добром.

Единственное, что они с нетерпением поделили, так это женщин. Тарсия досталась молодому черноглазому черноволосому пирату — он резко мотнул головой, приказывая ей идти вперед. Ливия хотела вступиться за гречанку, но Гай ее удержал.

— Ты не сможешь ей помочь, — шепнул он, — подумай о себе!

Их отвели в одну из хижин и немедленно заставили писать письма — через пару часов горстка пиратов отплывала в сторону материка.

— Пиши, Ливилла, — сказал Гай, осторожно забирая у нее ребенка. Он постарался, чтобы застывшая, словно бы приклеенная к лицу улыбка получилась ободряющей. — Если все получится, к концу месяца ты будешь в Риме.

Растрепавшиеся от морского ветра пряди густых волос скрыли лицо молодой женщины, но Гай заметил, как на кисть ее руки упало несколько крупных капель. И все же она продолжала писать.

Ливия хорошо понимала: для того, чтобы стать счастливыми или, вернее, осознать, что они счастливы, после всего случившегося им с Гаем, наверное, понадобились бы годы, но… теперь ей так не казалось.

Малышка проснулась и раскричалась. Ливия взяла ее у Гая и попросила, чтобы ее оставили одну. Женщину проводили в смежное помещение. Главарь пиратов тоже куда-то вышел, вместо него появился другой человек и встал у стены.

Гай, придавленный тяжестью своих переживаний и чувством безысходности, не поднимал головы. Он знал, что должен найти какой-то выход для того, чтобы остаться в живых — хотя бы до тех пор, пока Ливия не уедет с острова, но не мог ничего придумать.

— Почему ты не пишешь? — вдруг спросил пират. Гай Эмилий молчал и не двигался.

— Ты в самом деле патриций, я вижу, — небрежно продолжал незнакомец. Он говорил достаточно тихо для того, чтобы не быть услышанным кем-то еще. — У тебя должно быть достаточно покровителей и знакомых. Или я ошибаюсь?

В следующее мгновение Гай Эмилий посмотрел ему в лицо, и проблеск надежды тут же угас: перед ним был бесконечно далекий от аристократического сословия человек. Особым, данной природой чутьем Гай безошибочно угадывал в соплеменниках породу или — отсутствие ее. С обрамленного смоляно-черными волосами худощавого лица собеседника на него с презрительной жестокостью смотрели наглые, жгучие и в то же время немного усталые глаза. Гай узнал пирата, который увел Тарсию.

— Что молчишь?

— Не знаю, о чем говорить с таким, как ты, — отвечал Гай, инстинктивно обретая надменную сдержанность истинного аристократа, призванную немедленно отбросить собеседника на десять шагов назад.

Пират жестко усмехнулся. В его взгляде читалась какая-то сложная мысль и особого рода пристальный интерес.

— Что, некого просить о помощи? Скажи лучше мне; если признаешься им, — он кивнул на дверь, — тебя утопят, как утопили тех греков. Но сперва вдоволь поглумятся — они ненавидят римлян. Впрочем, как и я.

Гай прислушался к речи собеседника, — похоже, латынь была его родным языком.

«Какая-то помесь коршуна с шакалом, порождение эсквилинских трущоб — этих болезненных очагов на теле Рима, — подумал Гай. — Откуда он здесь взялся?»

— Что ж, — сказал он, — может, и некого.

— Ты бежал из Рима?

— Да.

— Почему?

— Мое имя было внесено в проскрипционные списки. Я спасался от смерти.

— Что ж, Рим всегда питался кровью, неважно, чьей.

— Что ты знаешь о Риме… — тяжело обронил Гай. Его собеседник переступил с ноги на ногу.

— Побольше, чем ты. Я знаю такой Рим, о каком ты не имеешь никакого представления.

Гай внимательно глядел в эти недоверчивые суровые глаза, взгляд которых пылал яростью. Куда тут было до тупого смирения тянувшего вечную лямку плебея!

— Что же я должен делать? — спросил он.

— Пиши кому угодно, сойдет любое имя. Никто не узнает правды. Я сам отвезу таблички на материк и найду надежного человека, который доставит письмо твоей женщины в Рим.

— Ее никто не тронет?

— Нет. Она слишком дорого стоит.

— Зачем я тебе понадобился?

— После узнаешь.

— Ты увел с собой рыжеволосую девушку. Где она?

— У меня, в моем жилье.

— Ты можешь что-нибудь сделать для нее? — осторожно спросил Гай.

— Да я вроде бы уже сделал все, что мог! — откровенно рассмеялся собеседник.

Гай стиснул в пальцах стилос — его острие провело на дощечке глубокую борозду, похожую на зарубцевавшуюся рану. Потом отшвырнул письмо.

— Не делай глупостей, — сказал пират. — Пиши. Если б эта рабыня не досталась мне, с нею развлеклись бы все, кто живет на этом острове. С другими поступят именно так. Ну а я не люблю ни с кем делиться.

— Вы отвезете женщин на рынок?

— Не сегодня.

— Отпусти эту девушку в Рим вместе с ее госпожой!

— Ты слишком многого хочешь! — отрезал пират.

Взяв табличку из рук Гая, он подозрительно разглядывал ее. Скорее всего, он не умел читать.

— Как твое имя?

— Гай Эмилий Лонг. А твое? — спросил он, испытывая смешанное чувство унижения и гнева.

— Ну, допустим, Мелисс.

Пират вышел из хижины и перед тем, как отправиться к кораблю, зашел в одну из прилепившихся возле скалы жалких ветхих лачуг.

Тарсия сидела в углу на куче тряпья, сжав колени и стиснув пальцы рук. Она не поднялась при виде Мелисса, лишь опустила голову и словно бы вжалась в стену.

С минуту он разглядывал ее, потом отрывисто произнес:

— Не выходи отсюда, тогда тебя не тронут. Здесь есть вода и немного еды — тебе хватит. Я вернусь через два дня.

Постояв еще пару секунд, он повернулся и вышел, а девушка осталась сидеть в углу в той же позе. Странно, но следы недавних страданий исчезли с ее лица, оно выглядело отрешенно-спокойным. Она ни о чем не думала, ничего не ждала, она не шевелилась и словно бы не дышала, — на первый взгляд, могло показаться, что в хижине вообще никого нет. Когда начало темнеть, она встала и осторожно выглянула за дверь.

Море тонуло в тумане, который стлался по воде, поднимаясь вверх, скрывая очертания гор и окружая звезды мягким сиянием. В безветрии особенно остро ощущалось дыхание острова, полного ароматов бессмертника, можжевельника, тимьяна.

На берегу пылал костер — в его свете свора пьяных пиратов (на «Орифии» было вино) гонялась за одной из рабынь: ее жалобные испуганные крики тонули в их глумливом хохоте.

Тарсия выбралась из хижины и быстро побежала, то и дело припадая к земле, точно раненая птица, к