кружева придают тебе исключительно сексуальный вид». Эшли запомнила эти слова и, встречаясь с Морганом, не снимала жакета.
Она подошла к окну, выходящему на Центральный парк. Внизу, на пересечении Пятой авеню и Сентрал-парк-саут, перебегала улицу группа детей в теплой зимней одежде. Это зрелище мгновенно вызвало в памяти образ сына, и сердце ее затрепетало. Роберт, ее дорогой, ее прекрасный сын, находился совсем неподалеку, в особняке Холлистеров, а ей не позволили ни увидеться, ни даже поговорить с ним по телефону. Она дважды звонила Клаудии Холлистер и в обоих случаях получила решительный отказ. Роберт с трудом привыкает к новой обстановке, холодно заявила Клаудиа, а свидание с Эшли может лишь усугубить ситуацию.
Бог знает, чего ей стоило не наговорить в ответ лишнего. Хорошо или нет привыкает Роберт к новой обстановке – вряд ли это по-настоящему волновало Клаудиу; безусловно, она нашла прекрасный предлог для отказа, а заодно просто мстила Эшли. Эта женщина не желала признавать того, что они с мужем сами вынудили Брендона держаться от них подальше задолго до знакомства с Эшли. «А теперь того же самого Клаудиа добивается и от меня», – думала она, рассеянно следя взглядом за потоком пешеходов у входа в парк.
Опустившись на постель, Эшли взяла с ночного столика вставленную в рамку фотографию Брендона и Роберта. В памяти тут же ожил день, когда этот снимок был сделан. Они организовали пикник на взморье, и Брендон нес Роберта на плечах, а Чейзер, как водится, носился за ними по пятам. Фотографируя, Эшли стояла всего в нескольких шагах – они бежали прямо на нее.
Она сморгнула слезы. Подумать только – всего год назад, а казалось, то была совсем другая жизнь. Весь мир лежал у их ног. С карьерой у обоих все шло как нельзя лучше, да и сами они были счастливы. А теперь… Теперь Брендона нет, Роберта Эшли не видела уже больше полугода, и весь ее мир рухнул, распавшись на части. Прежде у нее было все, а сейчас требовались титанические усилия, чтобы просто переживать каждый день, а за ним следующий…
Галерея размещалась на Мэдисон-авеню к северу от Восточной Семьдесят четвертой улицы. Когда Эшли в первый раз пришла сюда с Мелани Мастерс, чтобы обсудить с владелицей галереи свою будущую выставку, стены были увешаны яркими разноцветными пейзажами – работами лучших колумбийских художников. Проходя через галерею в офис, Эшли, однако, бросила лишь рассеянный взгляд на эти картины. Трудно интересоваться художественными работами, если голова занята совсем другим. Мыслями о том, что не давало ей покоя ни на мгновение: сыном и тем, как вернуть его.
Оказавшись снова в галерее, Эшли сразу обратила внимание на пустые стены. «Пустые, как моя душа», – мрачно подумала она. Ее картины лежали на полу, сложенные стопками по три-четыре штуки. Эшли задержалась, бегло проглядывая их. Морские пейзажи, сделанные на побережье Калифорнии в Биг- Суре и Кармеле, две работы с видами Сан-Франциско и шесть ранних пейзажей с виноградниками долины Напа. Эти картины оживили воспоминания, отчасти светлые, отчасти мучительные. В основном мучительные.
– Прошу прощения, мы просто не успели развесить их.
Вздрогнув, Эшли испуганно обернулась. В дверях стояла Диана Гиллинг, владелица галереи. Высокая, тонкая, как стебелек травы, блондинка лет под сорок, в изумрудно-зеленом костюме и темно-синей шелковой блузке.
– Ваши работы доставили только сегодня утром, – продолжала объяснения Диана.
Эшли заставила себя улыбнуться.
– Я и сама развесила бы их, если бы это способствовало успеху выставки, – ответила она, распрямляясь и поправляя замшевую малиновую юбку.
Диана засмеялась.
– Вам абсолютно не о чем беспокоиться, – уверенно заявила она. – Мое мнение таково: выставка будет иметь сногсшибательный успех.
– Надеюсь. А то мне уже Бог знает что мерещится, – призналась Эшли, снова взглянув на картины.
– Так и должно быть, – заверила ее Диана. – Мне еще не встречался художник, который не нервничал бы перед открытием своей выставки. Не сомневайтесь, в Нью-Йорке вас ждет не меньший успех, чем на Западном побережье. Мне уже звонил один джентльмен – очень влиятельный человек, покровительствующий художникам. У него, кстати, превосходная коллекция художественных произведений. Так вот, он очень интересовался вашими работами.
– В самом деле? – Эшли была удивлена и… заинтригована.
Диана кивнула.
– Его коллекция – это нечто: Моне, Сезанн, Ренуар, Пикассо…
– И он интересуется моими работами? – с усмешкой спросила Эшли. – Человек, в чье собрание входят полотна таких художников?
– Ну и что? В один прекрасный день вы тоже станете знаменитостью, – ответила Диана. – Так что для него это может оказаться прекрасным вложением капитала.
– Если это и произойдет, то лишь после моей смерти, – возразила Эшли. – Все известные художники стали знаменитыми после смерти.
Диана помолчала.
– Приятно видеть улыбку на вашем лице, Эшли. По-моему, мне впервые так повезло, – заговорила она в конце концов. – Я знаю, у вас в последнее время возникли некоторые личные проблемы…
– Все утрясется, – натянуто ответила Эшли. – В данный момент меня беспокоит только то, чтобы выставка удалась.
Диана Гиллинг не ответила. Может быть, ее замечание обидело художницу? Глядя на Эшли, снова просматривающую свои картины, она удивлялась, как та могла думать о предстоящей выставке – да и вообще о чем угодно, если уж на то пошло, – когда в ее личной жизни полная неразбериха.
Чего Диана не знала, так это того, что именно работа сейчас давала Эшли силы для борьбы за сына и позволяла, несмотря ни на что, держаться на плаву.
