ассоциировавшимся с эпилепсией, эпилептической наследственностью, туберкулезом, брошенными детьми и тратой денег, которые должны идти на пропитание семьи. В популярной песне тех лет рифмуются слова «misere» и «proletaire» [52], что говорит само за себя. Здесь абсент предстает в самом неприглядном виде, как один из видов «опиума для народа». Жак Брель в своей песне «Жан Жорес» об убитом лидере социалистов обращается к прошлому и спрашивает, ради чего жили наши деды «между абсентом и мессой». Призрак вырождения тоже не уходил из дискуссий того времени:
Французские медицинские власти потрясены этим медленным, но верным отравлением людей. Народ вырождается, мужчины все мельче, кое-где трудно найти солдат стандартного роста, и придется понизить минимальный стандарт. Пристрастие к абсенту намного губительнее алкоголизма, особенно вредно его влияние на мозг. За последние тридцать лет душевнобольных стало втрое больше. В Париже, в специальной больнице, статистика показывает, что девять из десяти случаев безумия вызвало отравление абсентом.
Абсент, возможно, и «пошел в массы», но к концу века богема тоже продолжала его пить, ее не останавливала народная конкуренция. Особое место этот напиток занимает в истории французской живописи; как известно, его любил человек, которого Лоуренс Эллоуэй неплохо назвал «богемным чудовищем конца XIX века, аристократическим карликом, который отрезал себе ухо и жил на одном из островов Южных морей».
Отпрыск аристократической семьи, вырождавшейся из-за близкородственных браков, Анри де Тулуз- Лотрек не был карликом (больше 150 сантиметров), но у него были короткие ноги и непропорционально большая голова. Начинал он со спортивных зарисовок, а свое настоящее призвание открыл в двадцать пять лет, когда стал рисовать и писать варьете, театры, кафе и нищую жизнь Парижа, в особенности Монмартр и Мулен-Руж. Изображая все это, он совершил переворот в рекламе и в то же время увековечил такие фигуры, как, скажем, «La Goulue» [53] (настоящее имя Луиз Вэбер), звезду Мулен-Руж, плясавшую канкан.
Гюстав Моро говорил, что картины Тулуз-Лотрека «целиком написаны абсентом», а Джулия Фрей рассказывает о том, как Тулуз-Лотрек привыкал к нему:
Обычно в конце дня Анри, прихрамывая, выходил из мастерской и шел по изогнутой улице Лепик… Ему нравилось выходить в сумерки, чтобы «etouffer un perroquet» (буквально: «задушить попугая» — монмартрское выражение, означавшее «опрокинуть стакан абсента», который на сленге назывался «perroquet»)… Есть ирония в том, что попугай из его детства, символ зла, которым испещрены альбомы для рисования, вновь появился в виде ликера, олицетворявшего его падение. Образ дьявольского попугая и, шире, злой зелени абсента, видимо, имел для него особое значение, даже в творчестве. Позже он говорил другу: «Знаешь ли ты, что бывает, когда тебя преследуют цвета? Для меня в зеленом цвете есть что-то схожее с дьявольским искушением».
Горькое пьянство Тулуз-Лотрека стало притчей во языцех, а его любимой алкогольной смесью было «землетрясение» (Tremblement de Terre) — смертельное сочетание абсента и бренди. «Нужно пить помалу, но часто», — говаривал он и, чтобы поддержать такой режим, носил с собой полую трость, в которой хранил запас абсента (пол-литра) и маленькую рюмку. Кроме того, он пускал рыбку в графин с водой, в духе Альфреда Жарри, когда приглашал гостей на ужин.
«Уверяю вас, мадам, я могу пить без риска, — однажды сказал Тулуз-Лотрек. — Я и так почти на полу». Тем не менее пьянство и жизнь впроголодь причинили ему много вреда; к тому же он болел сифилисом. Он бывал грубым и неучтивым, мог неожиданно сорваться, а по его подбородку все сильнее текла слюна. Кроме того, он стал очень быстро пьянеть от маленькой дозы, как обычно и бывает на последней стадии алкоголизма. Мало того, у него началась паранойя, которую вскоре описал Ив Гюйон в монографии «Absinthe et le delire persecuteur» [54].
Тулуз-Лотрек начал видеть чудовищ, например — зверя без головы, и ему казалось, что за ним ходит слон из Мулен-Руж. Это не так забавно, как кажется. Он повсюду видел собак и клал ночью рядом «абсентовую трость», чтобы защищаться от полицейских. Эрнест Доусон был немного знаком с ним и 1 марта 1899 года закончил письмо к Леонарду Смайзерсу печальными парижскими новостями: «Тебе будет грустно узнать, что Тулуз-Лотрека вчера посадили в сумасшедший дом».
В частную лечебницу он попал в конце февраля 1899 года. О том, как это случилось, рассказывали по- разному; одни утверждали, что у него на улице случился приступ мании преследования, другие — что его изловили санитары по просьбе матери. Оказался он в Нейи, в дорогой частной клинике, располагавшейся в особняке XVIII века, и не мог уйти оттуда по своей воле. В газетах разгорелся спор: одни были за его заточение, другие — против. Тулуз-Лотреку довелось испробовать ранний вариант электрошока; тем не менее ему стало лучше, в немалой степени потому, что он не пил. После освобождения он снова начал пить, поначалу сдержанно, при помощи своей абсентовой трости, и в 1901 году, в 36 лет, мирно скончался от алкоголизма и сифилиса в родительском доме. У его постели сидел отец. Аристократ и спортсмен, граф стал охотиться за мухами, замахиваясь на них своими подтяжками. «Старый дурак», — сказал сын. То были его последние слова.
Если даже таких людей, как Тулуз-Лотрек, нужно защищать от самих себя, что же мы скажем о более низких социальных слоях? Пожалуй, даже странно, что абсент продержался так долго; очень уж активно с ним боролись. Последним толчком для запрещения стало начало Первой мировой войны, когда испугались, что пьющие пиво тевтоны истребят пьющих абсент упадочных французов. Различие между вкусами немцев и французов уже заметили, когда Франция потерпела полное поражение во франко- прусской войне. На французской пропагандистской открытке 1914 года из коллекции Мари-Клод Делаэ изображена хорошенькая женщина, которая сидит за столиком и восхищенно смотрит на свой стакан абсента. На голове у женщины прусский шлем, классический «pickelhaube» с острием сверху, орлом и крестом — спереди. Значение ясно — абсент и «боши» воюют на одной стороне. Запрещение абсента ознаменовало конец эпохи еще и потому, что оно совпало с войной. Как 60-е годы XXвека, по мнению многих, закончились лишь в 1974 году, так и XIX век продолжался до Первой мировой войны.
Последним значительным появлением абсента в искусстве, перед самым запретом, стала кубистская скульптура Пабло Пикассо «Стакан абсента» (1914). Он уже появлялся у Пикассо в «Голубой период» 1901- 1903 годов. Художник приехал в Париж в 1900 году со своим другом Карлосом Касагемасом, но в феврале 1901 года Касагемас покончил жизнь самоубийством. Несколько лет Пикассо главным образом писал невеселые этюды в голубых и зеленых тонах, изображавшие бедность и людей в унынии. Абсент, видимо, появляется в этих картинах как знак зависимости, тоски и психической неуравновешенности. Это «надежда отчаявшихся» и символ крайней богемности, хотя абсент у Пикассо обладает и более приятными коннотациями. Он хорошо вписывался в бодлерианскую традицию описания бедной городской жизни и парижских кафе; кроме того, он связан с Альфредом Жарри. Пикассо восхищался Жарри и старался подражать ему во многих отношениях, в частности — пил абсент и носил револьвер.
На картине «Женщина, пьющая абсент» (1901) женщина в синем сидит за столиком в углу красного кафе, а перед ней стоит стакан абсента. Она обхватила себя неестественно длинными, выразительно искривленными руками. На одну руку (кисти необычно велики) она опирается подбородком, а другая, как змея, ползет по первой к плечу. Женщина кажется и восторженной, и встревоженной. В картине есть что-то постимпрессионистическое, свойственное Гогену. Позже, в том же году, Пикассо пишет «Любительницу абсента»; здесь манера письма и жестче, и расплывчатей, стол написан более смелыми, широкими мазками, на одежде женщины — характерные крапинки. В целом картина темнее, с маленьким теплым пятном света в далеком окне, а композиция явно сконцентрирована на линии, которая спускается от заостренного лица с алыми губами, по руке и ложке, к стакану.
На картине «Две женщины в баре» (1902) изображены две женщины на табуретах с обращенными к зрителю голыми спинами. На стойке, сразу за ними, виден стакан абсента. Фигуры женщин обладают тяжелой скульптурной пластичностью, а платья и стена — зеленые, как абсент. Композиция относительно спокойна; тревога снова выходит на первый план в картине «Поэт Корнутти (Абсент)» 1902-1903 годов. Корнутти, с изможденным лицом, поросшим редкой бородкой, сидит за столиком рядом с женщиной; это напоминает пару с картины Дега. Руки у поэта — длинные и тонкие, а на его кошачьем, немного китайском лице можно увидеть признаки подавляемого безумия. На столике стоят графин с водой и стакан абсента, рядом лежит ложка. На обороте картины друг Пикассо Макс Жакоб поясняет, что Корнутти пристрастился к эфиру и умер в безвестности.
