таким образом избавился.
И тут же, как молотобоец, обрушил кулак на парня с кастетом.
Прелесть такого приема в том, что жертва отлетает и твой кулак (или, к примеру, нога) по инерции убирает с дороги еще кого-то. В данном случае я сломал этому «кому-то» правую ключицу, и паренек отвалил на полусогнутых.
Стратегически, наверно, можно было действовать и получше, а так слева и справа от меня осталось по противнику, притом вне досягаемости. Однако в том, что их было двое, а не один, заключалось для меня определенное преимущество. Обыкновенный человек (о специально обученных бойцах я не говорю) в составе группы дерется хуже, чем в одиночку: он готов пережидать в сторонке, пока его напарник делает за него грязную работу.
Развернувшись к тому, что слева, я отскочил назад, через деревянные обломки, и ударил того, что сзади, в солнечное сплетение.[34]
Тип, стоявший ко мне лицом, успел было вытащить пушку из кожанки, но в эту секунду моя рука с еще болтающимся на ней подлокотником стула въехала ему в глотку чуть не по локоть, после чего мы оба отлетели к стене. Когда я поднялся, он стоял на коленях, издавая какие-то жуткие звуки, впрочем — недолго.
Я забрал у него пушку, дорогой «глок», и, спустив предохранитель, добил четырех придурков контрольным выстрелом в голову. Вытаскивая их бумажники, чтобы понять, с кем имею дело, в кармане у парня с кастетом я обнаружил своего монстра 45-го калибра. Вот так. Уродство бессмертно.
А потом я отдирал дурацкую изоленту. Проще было расправиться со всей этой шарашкой.
В четыре пополудни я нажал на кнопку звонка. Миссис Локано, открывшая мне дверь, громко вскрикнула. Ее реакция меня не удивила. Я уже успел полюбоваться на себя в зеркальце заднего вида, после того как прошелся пешочком от Флэтбуша до «Аквариума», по возможности избегая прохожих. Краше в гроб кладут — тот самый случай.
— Пьетро, боже мой! Что же ты стоишь!
— Боюсь испачкать кровью все вокруг.
— Какое это имеет значение!
Появился Дэвид Локано.
— Ну и видок у тебя, приятель! — сказал он. — Что произошло?
Они провели меня в дом, и правильно сделали, сам я мог передвигаться только по стенке.
— Что произошло? — повторил он свой вопрос.
Я бросил взгляд на миссис Локано.
Дэвид повернулся к жене:
— Дорогая, ты не оставишь нас вдвоем?
— Я вызову «скорую».
— Нет, — сказали мы с Дэвидом в один голос.
— Но ему нужен врач!
— Я приглашу доктора Кэмпбелла. А пока принеси нам все, что нужно.
— Что именно?
— Ну, не знаю. Полотенца и все такое. Дорогая, я прошу тебя.
Она ушла. Дэвид Локано принес мне простой стул из прихожей, где у них был столик для корреспонденции, чтобы я не испачкал им обивку. Сам присел рядом и шепотом:
— Ну, рассказывай!
— Я спросил Дзелани. Мне устроили западню. Трое и он в придачу. Я прихватил их бумажники.
— Ты прихватил?
— Я убил их.
Пару секунд он молча смотрел на меня, потом осторожно прижал к себе.
— Пьетро, прости. Мне очень жаль. — Он отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. — Но ты молодец.
— Я знаю, — говорю.
— Обещаю, тебе хорошо заплатят.
— Плевать я хотел.
— Ты молодец, — повторил он. — Ё-моё. Да ты в этих делах просто ас!
Это был интересный момент в моей жизни. Вместо того чтобы сказать ему: «Я ухожу» или «На этом мы ставим точку», я продемонстрировал постыдную зависимость от Локано и непреодолимую тягу к новым кровавым разборкам.
— Никогда мне больше не лгите, — сказал я.
— Разве я... — начал он.
— Пиз.. .ть не надо. Еще одна такая история — и я убью вас.
— Хорошо. Я тебя понял.
Это уже шел торг.
ГЛАВА 7
В 7:42, сидя в кресле, я снова отключаюсь и стукаюсь затылком об стену. Лишнее доказательство того, что никакой стресс не заставит тебя бодрствовать во время утренней летучки.
На летучке, которая проводится в какой-нибудь комнате отдыха, мои коллеги собираются, чтобы прослушать истории болезни, так сказать, «сверить часы», ну и чтобы выполнить установленное предписание: человек, ответственный за вынесение решений по тому или иному больному, по крайней мере получает возможность узнать, в чем же эти решения заключаются.
Таким человеком является «приглашенный доктор» — практикующий врач, который принимает на себя руководство отделением на один час в день в течение одного месяца в году. За это он получает право именоваться профессором в престижной медицинской школе города Нью-Йорка, не имеющей, насколько мне известно, никакого отношения к Манхэттенской католической больнице. Иными словами, «приглашенный», во исполнение благих начинаний отечественного здравоохранения, проводит во вверенном ему отделении меньше времени, чем кто бы то ни было из персонала.
Этого приглашенного мэтра я знаю. Ему шестьдесят. Он всегда появляется в исключительно дорогих, роскошных туфлях. Но мое восхищение он заслужил не этим: каждый раз, когда я спрашиваю его, как у него дела, он неизменно отвечает: «Лучше всех. Сажусь на девятичасовой, и через час я уже в своем Бриджпорте».
В данный момент он сидит, подперев рукой подбородок, и щеки свисают, как уголки скатерти со стола. Глаза закрыты.
Еще здесь находятся: врач-практикант, вроде меня или Акфаля, из отделения в другом конце здания (эта молодая китаянка по имени Джин Джин порой впадает в такую депрессию, что не может ногой пошевелить без посторонней помощи), наши четверо студентов-медиков и главный врач-резидент. Комната отдыха всецело принадлежит нам, после того как мы изгнали из нее пациентов в казенных халатах, смотревших телевизор в тайной надежде умереть не на больничной койке. Извините, ребята. В вашем распоряжении есть холл.
Как же я устал, едрёнть.
Один из студентов — не мой, а Джин Джин — зачитывает вслух бесконечное описание анализов работы печени, от и до. А они вообще ни к чему. Больной поступил с сердечной недостаточностью. И поскольку анализы оказались в порядке, на кой хрен он это читает?
Но все молчат.
В моем воспаленном воображении стена напротив покрывается плесенью. Борясь с сонливостью, я пытаюсь держать один глаз — обращенный к врачу-резиденту — открытым в надежде, что хотя бы
