— Ну да, я ж и говорю… — пробормотала Тося и вдруг догадалась: — А-а… Ты считаешь, раз я во сне его вижу, значит, я и виноватая?

Щадя молодую Тосину любовь, Вера предположила:

— Должно быть, думаешь ты о нем много.

— Вот уж неправда! — рьяно запротестовала Тося. — Нисколечко я о нем не думаю! Встречу — чуть подумаю… — Тося показала кончик мизинца — …И все… Тут другое… — Она зажмурилась и призналась: — Сдается мне, вроде я его… это самое, жалею… — Тося виновато взглянула на Веру и снова машинально показала кончик пальца. — Презираю, ненавижу и… жалею, вот оно, женское сердце!

В Тосином голосе зазвучало великое презрение к себе самой, к своему непостоянству и позорной слабости.

— И до чего же я нашу бабью породу ненавижу — нет слов-выражения! Медом нас не корми, а дай пожалеть какого-нибудь ирода! Да-а… Много еще в нас пережитков сидит! — Тося выпрямилась и бодро сказала: — Но ничего! Ты, Верка, как хочешь, а я своего никогда не прощу. Ни-ко-гда! Всю свою бабью породу переверну, а не дам жалости ходу! Давай вместе, а? Будем помогать друг дружке: ты дрогнешь — я к тебе на подмогу, а я… слабинку дам — ты ко мне спеши… Коллективно мы с тобой со всеми иродами справимся! А в одиночку трудно… — сокрушенно пожаловалась Тося, шмыгнув носом — Так и лезут в душу, так и лезут!.. Договорились?

Вера не успела ответить. Весело напевая, в комнату вбежала Катя.

— Носит тебя нелегкая!.. — проворчала Тося. Катя стащила с головы зимний платок.

— Девы, теплынь на улице, прямо весна! Там такое гулянье развернулось… А вы чего тут секретничаете?

— Тебе не понять, — строго сказала Тося.

— Это почему же? — обиделась Катя. — Кажется, не глупей тебя!

Тося пожала плечами:

— Ум тут ни при чем… Счастливая ты, Катька, а счастье глаза застит.

Вера удивленно покосилась на Тосю, недоумевая, когда та успела повзрослеть. А Катя сменила теплый платок на легкую косыночку и пошла было к двери. Тося требовательно окликнула ее:

— А ну подойди!

Катя послушно подошла к подругам. Тося бесцеремонно стащила с Катиной счастливой головы простенькую косынку, открыла шкаф, который после щедрой смазки Ксан Ксаныча больше уже не скрипел, покопалась там, как в собственном бауле, вытащила на свет божий другую косынку, поярче, и повязала ее Кате.

— Глянет Сашка — и наповал! — Тося подтолкнула Катю к двери, повернулась к безучастной Вере и запоздало спросила: — Мам-Вера, можно?

Вера равнодушно кивнула. Катя взялась за ручку двери и оглянулась на горемычных своих подруг. Рядом с черной бедой, витающей над их головами, собственное простое и безоблачное счастье показалось вдруг ей каким-то грубым, почти неприличным.

— Вера, Кислица, хотите, никуда я не пойду? — дрогнувшим голосом самоотверженно предложила она. — Я же не виноватая, что у нас с Сашкой все гладко идет; встретились — полюбили, комнату дадут — поженимся… Мы с ним даже и не поссорились ни разу! — презирая себя за такую неинтересную любовь, призналась Катя. — Остаться?

Катя с готовностью отстегнула верхнюю пуговицу пальто.

— Иди, иди, без счастливых обойдемся! — неподкупно сказала Тося, не разрешая Кате-самозванке примазаться к ним и на даровщинку попользоваться их высокой печалью.

За окном Сашка призывно заиграл на гармони. Катя виновато потупилась, застегнула пуговицу и тихонько выскользнула из комнаты, стыдясь прочного своего счастья.

Тося по-старушечьи покачала головой.

— Как нитка за иголкой! — осудила она Катину покорность. — Вот она, женская судьба… Подумать только, как эти ироды над нами измываются! А ведь сами виноваты, сами!.. Вот мы вчера по истории проходили: было, оказывается, такое времечко, когда женщины всем на свете командовали. Всем-всем! Оч-чень правильное было время, я только названье позабыла… Вот дырявая башка!

Тося в сердцах шлепнула себя по голове.

— Матриархат, что ли? — подсказала Вера.

— Ты тоже знаешь? — удивилась Тося и хищно сжала руку в кулак. — Вот где они у нас сидели, голубчики! Так нет, пожалели их древние бабы, выпустили… — Великое разочарование прозвучало в Тосином голосе. — Если б сейчас… этот самый матриархат бы, уж я бы кой над кем досыта поиздевалась!

Сначала Вера рассеянно слушала Тосину болтовню. А потом нелепые исторические изыскания Тоси как-то незаметно отвлекли Веру от мрачных ее мыслей, и она невольно посветлела лицом. Все дело было, видимо, в том, что никак нельзя было долго слушать Тосю и предаваться печали: одно исключало другое…

— Любовь, — горько сказала Тося. — Сколько про нее нагородили!.. Я когда маленькая была, все думала: слаще меда эта любовь, а она — горче горчицы!

— Рано еще тебе так говорить, — остановила ее Вера.

— А оно всегда так: сначала все рано и рано, а потом уж и поздно, а в самый раз никогда не бывает…

— А ты поумнела! — снова удивилась Вера. Тося отмахнулась от такого поклепа.

— Значит, и ты разочаровалась в любви? — с проснувшимся любопытством спросила Вера.

— Угу… разочаровалась! — охотно согласилась Тося в глубине души по-детски гордясь тем, что ее чувства; можно обозначить таким солидным книжным словом.

— И Пушкину больше не веришь?

Тося смутилась:

— Что ж Пушкин? Он еще в каком веке жил! А теперь…

Она безнадежно махнула рукой.

— Выходит, переметнулась ты на Анфисину сторону, — осудила Вера.

Сравнение с непутевой Анфисой озадачило Тосю.

— Анфиска вообще… — Тося начертала в воздухе крест, зачеркивая всякую любовь на всем белом свете. — А я… Может, где и есть любовь… — Она дважды взмахнула вытянутой до предела рукой, показывая на далекие загоризонтные края. — А у нас в поселке нету, за это я ручаюсь!

Тося клятвенно ударила себя кулаком в грудь и поведала самую свежую свою тайну:

— Знаешь, я вообще решила не жениться… это самое, замуж не выходить. А ну их! Будем с тобой дружить — и проживем за милую душу. Вот увидишь! И кто это выдумал, что обязательно надо кого-то любить? Чего, в сам-деле! Это все одно воображенье!.. На жизнь себе я всегда заработаю, а то попадется какой-нибудь пропойца — мучайся потом с ним! Одной спокойней, правда, мама-Вера? Хочу халву ем, хочу пряники!

Она живо вскочила с койки, достала из своей тумбочки кулек с одним-единственным мятным пряником, разломила его пополам, одну половинку сунула Вере, а другую принялась жевать сама.

— Я мятные уважаю, можно потом зубы не чистить, — поделилась Тося давним своим открытием.

Сказала она это так же горячо и серьезно, как прежде говорила о любви и матриархате. И впервые за все время их беседы Вера улыбнулась — дивясь Тосе и против воли любуясь ею. Она вдруг подумала, что ей труднее было бы жить на свете и переносить застарелую свою боль, если б рядом не было вот этой безалаберной девчонки. Раньше, до встречи с Тосей, Вера уважала людей умных и образованных и даже мужа своего в общем-то полюбила за то, что он был очень вежливым и знал много иностранных слов. И теперь она не совсем понимала, почему так привязалась к Тосе. Глупой ее, конечно, назвать нельзя, но и умом особенным Тося не блещет. Скорей она умна не так головой, как своим сердцем…

— Ты чего это? — заподозрив неладное, придирчиво спросила Тося, и Вера снова подивилась тому, что Тося так хорошо чувствует ее.

— Как там… Илья поживает?

Тося поперхнулась пряником.