Илья поспешно схватил тяжелый топор, забоявшись, что Тося раздумает теперь меняться, и пошел прочь, кляня ее за неуживчивый характер.

— Поговорили? — ехидно спросила любопытная Катя.

— Угу…

— Ой, смотри, Тоська! Сдается мне, ты все забываешь, что он бабник… — Катя посмотрела на Тосю долгим прокурорским взглядом. — Хочешь, я кашлять буду, чтоб помнила?

— Кашляй, если горла не жалко, — милостиво разрешила Тося. — А только запомни: влюбляться я пока не собираюсь. Просто я его… перевоспитываю… Ну да, перевоспитываю! — тверже прежнего сказала Тося, уверовав вдруг в тайный свой замысел. — Хочу человека из него сделать!

— Одна вот так же перевоспитывала-перевоспитывала, а потом матерью-одиночкой стала!

— Не говори глупостей! — обиделась Тося. — Вот смотри, как я с ним… — Она подбоченилась, набрала полную грудь воздуха и требовательно крикнула, демонстрируя перед Катей свою власть: — Эй, Илюха!

— Чего тебе? — недовольно отозвался Илья.

— Иди сюда, не бойся!

Тося подмигнула Кате, которая во все глаза глядела на маленькую девчонку, измывающуюся над первым парнем в поселке.

— Ну? — хмуро спросил Илья, останавливаясь на полпути к Тосе.

— Ты чего вредничаешь?! — накинулась на него Тося, не давая ему опомниться и собрать всю свою запропавшую куда-то сноровку бабника.

— Я вредничаю? — опешил Илья.

За легкий свой топорик он всего ожидал от привередливой Тоси, но только не упреков!

— Все елки да елки! — пристыдила его Тося. — Вали больше сосен, а елок поменьше. Уж больно ветвистые они! Пока обрубишь все сучья да стащишь…

— Так это ж не от меня зависит! — удивился Илья сумбуру в Тосиной голове. — Лес тут смешанный…

— А ты постарайся! — настаивала Тося.

Она смутно догадывалась уже, что сильному Илье доставляет удовольствие помогать ей, и хотела до самого дна использовать свое право слабого.

— Вот не было печали!.. — буркнул Илья.

Катя громко закашляла, боясь, что Тося по молодой своей забывчивости опять запамятовала, какой опасный Илья человек. Тося успокаивающе помахала верной подруге рукавицей и потребовала у Ильи:

— Раз сагитировал, так помогай!

Она уже почувствовала какую-то непонятную власть над Ильей и по женской своей природе бессознательно спешила закрепить эту заманчивую власть, приучить к ней Илью, чтобы не было ему ходу назад. При всем том Тося была убеждена, что делает все это для его же пользы — выводит на правильную дорогу заблудившегося в жизни человека. А мириться с Ильей-бабником она и не думала: зачем он ей такой, после Анфисы?

Илья сразу же ощутил Тосин аркан на своей шее, побоялся навеки утерять свою независимость и попробовал взбунтоваться:

— Кто тебя агитировал? Ведь сама напросилась!

Тося со скучающим видом слушала Илью, будто читала все его невысказанные мысли и заранее знала, что ничего нового он ей не скажет.

— Все у тебя не как у людей… — уже сдаваясь, признавая Тосину власть над собой, проворчал Илья для виду и ушел валить деревья во славу Тоси.

Торжествуя победу, Тося похвасталась Кате:

— Я с него семь шкур спущу!

— Ну и ну!.. — только и сказала Катя. Откровенно говоря, Кате больше нравилось, когда с Тосей случалась какая-нибудь беда и ее можно было жалеть, учить уму-разуму и чувствовать над ней свое превосходство. А вот такая, вознесшаяся выше всех девчат в поселке, она даже неприятна была Кате, как наглядное свидетельство того, что можно жить совсем по-другому, чем собиралась прожить свой век Катя.

— Слепой сказал: увидим! — спряталась она за поговорку и бросила смолистую ветку в костер.

Мерзлая хвоя жарко затрещала и разбудила мастера Чуркина, клюющего носом на пенечке.

— Поднажмем, ребятушки! — крикнул Чуркин хриплым голосом.

— Да не ребятушки мы, а девчатушки, — поправила мастера Катя, которая, полюбив Сашку, незаметно для себя прониклась его нетерпимостью ко всяческим ошибкам и непорядкам.

Чуркин почесал в затылке, философски изрек:

— Все едино! — вытащил часы-блюдце и покосился на солнце.

Признаться, Тося не очень-то надеялась, что Илья сразу же послушается ее. Но он, нарушая все правила, стал валить лишь сосны и лиственные деревья, а трудные для Тоси елки обходил стороной, будто и не росли они на делянке.

— Это что еще за выборочная рубка? — загремел Чуркин. — Кончай фокусы, Илюха!

И пришлось Илье вернуться к пропущенным елкам и спилить их все до единой.

Гавриловна неумело заколотила топором в буфер. Выстроившись цепочками, лесорубы заспешили по тропкам к навесу — молодые, вволю наработавшиеся, проголодавшиеся.

Разом несколько ложек нырнуло в миски. Отведав щей, приготовленных новой поварихой, лесорубы недоуменно переглянулись. Общее мнение выразил Филя.

— Да, — сказал он, выплескивая щи на снег, — в ресторане она не работала!

Кругом зашумели:

— Да это пойло какое-то!

— Я сам лучше сварю!

— Ну и повариха!

Вслед за Филей многие лесорубы выплеснули щи и пошли за кашей. Лохмотья капусты валялись на снегу, исходя паром.

И вторым своим блюдом Гавриловна не угодила лесорубам.

— Сырая каша!

— И пригорела!

— Наша Тося лучше готовила!

Растерявшаяся Гавриловна вспомнила Тосины наставления и совсем некстати предложила:

— Может, кто добавки хочет?

— Сама ешь! — сердито посоветовал Филя, всухомятку жуя хлеб. — Это ж смех: до старости дожила, а щи не умеет сготовить!

Почуяв, что в воздухе запахло скандалом, Длинномер и еще один парень из ватаги — Мерзлявый — стали за спиной своего атамана.

— Теперь понятно, почему мужик ее на сплав подался, — сказал Длинномер, развивая мысль Фили.

— Интеллигенцию из себя корчит! — подхватил Мерзлявый: помимо главного своего качества, отмеченного прозвищем, он был известен еще в поселке застарелой неприязнью ко всем поголовно интеллигентам.

— Постыдились бы, она вам в матери годится, — вмешался Сашка, чувствуя себя неловко, как всегда, когда ему приходилось призывать к порядку своих товарищей по работе и друзей детства.

Длинномер с Мерзлявым разом перевели глаза на атамана, ожидая команды: стыдиться им или можно еще повременить. Филя, не любящий скандалить на голодный желудок, молча пододвинул к себе миску с хлебом. Парни переглянулись и разом запустили руки в хлебницу.

И другие лесорубы последовали их примеру, живо расхватали весь хлеб и отошли от кухни. Ксан Ксаныч заботливо положил перед Надей здоровенный ломоть, выхваченный из-под носа зазевавшегося Длинномера, вынул из кармана кисет с махоркой и тонко пошутил:

— После сытного обеда можно и закурить…