кого и дольше. Им есть, чего порассказать, есть, чего вспомнить, им действительно интересно, как у тебя дела.

— Мальчишки, наливайте! Зыкин, ты чего сидишь? В десятом классе тебя уговаривать не приходилось! — Ася Фаизовна подняла бокал. — Выпьем за нашу Леночку Ушакову, чтоб все у нее было хорошо и в срок.

— И чтоб пацан, — добавил Валерка, — здоровый, на четыре кило.

— Сиди ты! На четыре! — замахали на него девчонки. — Тебя бы самого заставить!

— А я вот родился два семьсот, — прогудел огромный Вовка, — и ничего.

— Да ты и в восьмом еще был два семьсот, — заметил Аркаша, — а потом — как попер!

— Это всегда так бывает, — сказала Ася Фаизовна, — в восьмом классе мальчики мельче девочек. А к десятому — вытягиваются.

— Ну уж и мельче… — Вова расправил необъятные плечи.

— Мне в седьмом Астафьев по плечо был! — наябедничала Танька Короткова.

— Не ври ты, Коротыха! — привычно отпарировал кандидат медицинских наук Аркаша по кличке Астафон.

— Спорим?! — Танька вскочила. — Мы на фотографии рядом стоим!

Девчонки полезли на антресоли за альбомом с фотографиями.

— Ну, мы пить-то будем, нет? — простонал Валерка. — Мне завтра вечером в рейс, а я еще ни в одном глазу!

— Да, да! — спохватилась Ася. — Потом фотографии! Короткова, сядь на место! Давайте, за Леночку Ушакову!

— Аж сердце екнуло! — сказала Танька. — Я думала, вы скажете: «Короткова, к доске!»

Ржем…

— Ну че ты, где ты? — спросил Санька Тележкин, когда мы вышли на балкон покурить.

— Да там же все… — я пожал плечами…

— Не женился, не защитился?

— Бог миловал…

— Астафьев-то, вон, докторскую пишет. И фирму свою открыл. Лысины волосами засаживает, бабки рубит немеряные. Клиентов чуть ли не из правительства окучивает…

— Аркаша молодец, — вздохнул я. — Пахарь. А мы вот к труду крестьянскому непривычные. Сажать, окучивать да рубить не умеем. Клопы кабинетные!

— Да ладно тебе, — без сочувствия сказал Саня. — Все я про тебя знаю!

— Что знаешь?

— Ну, ну! Скромник тоже нашелся! Все газеты про ваш институт пишут, я тебя и в ящике уже видел! Колись сразу, твое изобретение?

— Да какое изобретение-то?! — недоумевал я.

— Ты че, как неродной-то? — обиделся Саня. — Уж мне-то, наверное, можно рассказать? Ни хрена себе, изобрел машину времени, а сам шлангом прикидывается…

— А-а! — я, наконец, понял. — Вон ты о чем! Это ротороид, что ли — машина времени?

— Не знаю, кто там у вас чем роет… — Тележкин нервно сплюнул за перила балкона, — по телику ясно сказали: «В Институте Создания Проблем группой ученых… тыры-пыры…» — и тебя показывают, типа, вот этот чудик все и замутил. И теперь, значит, исполнилась вековая мечта какого-то там писателя…

— Уэллса, — вздохнул я. Черт меня дернул выскочить из монтажного лаза прямо на того типа с видеокамерой…

— Точно! — обрадовался Саня. — Вэнса! Значит, признаешь машину? Твоя работа?

— Да где уж нам… — я тоже плюнул за перила и долго смотрел вниз. — Ротороид, Саня, это не мое изобретение и не машина времени, а неизвестно, чье… неизвестно, что.

Тележкин глубокомысленно кивнул, потом, помолчав, сказал:

— Переобоснуй.

— Ты электромагнит когда-нибудь видел?

— Яптить! — Саня гордо выпрямился. — Я два года дежурным электриком на подстанции оттрубил! У меня допуск до пяти тыщ вольт, понял?

— Ну, тогда проще. Берешь тороидальный сердечник величиной с футбольное поле, пропускаешь в сверхпроводящей обмотке ток…

— От Братской ГЭС! — Саня восторженно гоготнул.

— Ну, пусть будет от Братской, — согласился я. — Добавляешь еще того-сего, усиливаешь вихревые поля, отводишь паразитические токи, и получается — что?

— Убьет на хрен! Если взяться…

— Правильно понимаешь! — я крепко пожал Сане руку и направился обратно в комнату.

— Погоди! — спохватился он. — А машина-то что?

— А вот это и есть машина. Никаких принципиально новых решений. Просто большой ток в большой катушке. Иногда это приводит к любопытным эффектам. Например, к расхождению показаний опытного и контрольного хронометров…

— Ага, понятно, — Саня прошел следом за мной в комнату, сел к столу, набуровил полный фужер водки и рассеяно хлопнул его одним глотком.

В комнате царило шумное веселье, разглядывали альбом школьных фотографий, смеялись над собственными оттопыренными ушами, и на нас с Саней внимания не обращали.

— Ты прямо скажи, — горячо дыхнул мне в ухо Тележкин, — в прошлое на ней можно попасть?

— М-м… почему именно в прошлое? — я зажевал глоток коньяка лимонной долькой.

Саня угрюмо смотрел на меня. Нет, не отвяжется…

— Ну, в принципе, такая возможность, конечно, не исключена, — я кивнул, — но это будет сильно зависеть от динамики общей энтропии системы…

— Ты мозги мне не гудронь, скажи, как есть! Могу я в прошлое попасть, или нет?

— Саня! — я потрепал его по плечу. — Ну зачем тебе, чудаку, в прошлое? Чего ты там не видел?

Тележкин помялся, с отвращением глядя на блюдце с лимоном.

— Прадед у меня там! — зашептал он с волнением. — Купец второй гильдии! «Никанор Тележкин и сыновья». Не слыхал? Фирма была — покруче «Пепси-колы»!.. Только шлепнули его в Гражданскую…

— Ни фига себе! Выходит, ты у нас из купцов второй гильдии! — я ухмыльнулся.

Вечное Санькино безденежье и привычка стрелять у друзей по чирику на пиво давно перестали быть даже поводом для шуток. Это были его неотъемлимые черты, такие же, как цвет глаз и размер ботинок.

— За купеческое сословие — опору экономики! — я поднял стопку и взял лимонную дольку.

Выпили за сословие.

— Да, на шестисотом «Мерсе» сейчас бы рассекал, если б не советская власть! — Тележкин вздохнул с белогвардейской тоской, вылавливая двумя пальцами маринованный огурец из банки. — Очень легкая могла быть у меня… биография!

— Надо тебе, Саня, старую торговую марку зарегистрировать. Будешь, как Смирнофф —