Нечай.

Отряды пана Пясочинского и ротмистра Корецкого, напавшие на город в три часа ночи, перебив пьяную стражу, теперь в панике отступали к городским воротам. Дело было бы кончено в единочасье, но в другие ворота уже вкатывалась конница пана Коссановского. Отряд тотчас зажег город и ударил на казаков с тыла.

Нечай развернул свою братию на нового врага. Налетел на хорунжего, выбил знамя. И увидал, как его брата Матвея рубят саблями сразу пятеро.

— Держись!

Пришпорил коня, но конь рухнул, проколотый пиками.

— Держись! — кричал Нечай, хотя видел, что Матвей уже расхлестан в куски, а самому нет хода ни влево, ни вправо, ни назад, ни вперед.

Бросился на прорыв, отмахиваясь саблей. Поляки отступили, но кольцо их не распалось.

«Живым хотят взять».

Он засмеялся. Громко, счастливо.

— Не быть по-вашему!

Ожгло по боку. Ткнули пикой в спину. Он покатился кубарем, вскочил и воткнул саблю в брюхо жолнеру.

— Взяли? И еще заплатите.

Он достал-таки ближнего к себе поляка. Сабля рубанула по лицу. Тот повалился на колени, закрывая рану руками.

— Взяли?!

Побежал по кругу, рассекая воздух саблей неистово, и кинулся, как бык, вслепую: лишь бы прорваться. Поляки шарахнулись от него. Круг стал широким.

— А чего с ним цацкаться?

Пан Добрацеский поставил мушкет и прицелился.

— Меня — убить захотел? Ха-ха-ха-ха! — захохотал Нечай и кинулся на мушкетера.

Грохнул выстрел. Казак выронил саблю. И тут бросились на него, и рубили все, у кого было чем рубить.

— Гей! Гей!

Это казаки, собравшись с духом, шли на помощь Нечаю, но поздно — тело своего полковника унесли в замок.

На третий день бесконечных и кровопролитных приступов к замку в Красное прибыл с войсками сам гетман Калиновский.

Седой, величавый в движениях, он в подзорную трубу, на виду у всего своего воинства, оглядел замок и махнул правой рукой.

— Пушки!

Пушки были тотчас развернуты, ударили по замку, сшибая зубцы на стене, проламывая решетки на окнах.

— Пехота! — махнул левой рукой пан Калиновский.

И уже через час польный гетман вступил в поверженную твердыню.

В каждой комнате лежали трупы казаков и шляхты.

В замке теперь было тихо и слышались лишь шаги полководца да шарканье свиты. И вдруг — пение.

— Что это? — спросил гетман.

— В церкви попы-схизматики отпевают убитого.

— Кого?! — еще более удивился гетман Калиновский.

— Нечая.

— Этого, которого так боялся Потоцкий? Нужно схизматиков не бояться, а бить. Тогда не было бы ни Желтых Вод, ни Корсуни, ни всего прочего, вплоть до позорного Зборова!

Он решительно направился в церковь. Остановился у входа. Глянул на священников.

— Эти первые подстрекают народ к неповиновению! — рукой рассек воздух. — Всех! Голову Нечая на базарную площадь!

Священников убили. Убили многих горожан, без разбору — стар, млад, мужчина или женщина. Голову Нечая водрузили на пику над воротами базара.

И запели кобзари, по всей Украине запели:

Пока пан Калиновский расправлялся с нечаевцами, его отряды уже подступались к местечку Стена. Казаки, мещане, крестьяне засели вокруг города на хуторах и пресекли попытки окружить городок.

Наконец, закончив расправу в Красном, пришел к Стене сам Калиновский.

— Почему топчетесь?! — закричал он на своих командиров. — Вы должны бы уже принести мне голову винницкого полковника!

Решительным ударом выбил из хуторов малочисленные заслоны и подошел к городку.

Но Стена и впрямь была стена. Подступиться к городку можно было только с одной стороны, а место это было открытое. Обстрел из пушек городку почти не приносил никакого урона.

Гетман попусту терял людей и, главное, время.

— На Винницу! — приказал Калиновский.

28 февраля 1651 года войска польного гетмана Мартына Калиновского подошли к Виннице. Здесь его ждали.

Полковник Богун на коне стоял над Южным Бугом, разглядывая из-под перчатки наступающую крылатую конницу.

Этой конницей командовал Лянцкоронский. Его две тысячи сабель выглядели куда внушительней тысячи сабель Богуна. Это было понятно и Лянцкоронскому, и самому Богуну.

Казаки, вышедшие для удара по передовым отрядам, поспешно развернулись и стали переходить по льду реку, намереваясь укрыться в каменном монастыре, на противоположном берегу.

— Отрезать и уничтожить! — приказал Лянцкоронский.

Казаки двигались наискосок, гусары, сокращая расстояние, ринулись напрямую.

Зимний день сиял солнцем, снегом, пушистым инеем. Скакать было весело. И до победы — рукой подать! Всей тяжкой бронированной массой «крылатые», посвистывая перьями, ринулись на реку. Снег был неглубок. Полякам до монастыря было куда ближе, чем казакам.

— Пся крев! — гремел клич поляков, и этот счастливый рев вдруг обернулся