(оба этих имени знакомы нам по книге «Охранная грамота» Бориса Пастернака, занимавшегося у этих философов), интересуется в письме к Гуссерлю многообещающим молодым специалистом по философии средних веков Хайдеггером. И главным образом его конфессиональностью. Гуссерль отвечает, что не успел серьезно познакомиться с Хайдеггером, ибо последний «очень занят на военной службе». То есть, несмотря на службу, явно не на передовой, Хайдеггер продолжает читать лекции.

А пока жалобы Эдмунда Гуссерля в 1919 году, на еще дымящихся развалинах, кажутся подобными плачу пророка Иеремии на руинах Иерусалима:

«...Дело теперь не в спасении политического будущего Германии... С этим все кончено, и никто не надеется здесь даже на самое малое – спасение немецкой нации от полного физического и вместе с тем морального обнищания... Леденящее развитие болезни немецкой души и физическое истощение от уже едва выносимого голода порождает все новые приступы отчаяния... Эта война, наиболее всеохватывающее и глубочайшее грехопадение человечества во всей его обозримой истории, обнажила все господствующие идеи в их неясности и неподлинности, несказанную не только моральную и религиозную, но и философскую нищету человечества. И вот духовная нищета превратилась в нищету физическую, в свою очередь увеличивающую моральную нищету в ужасающей прогрессии».

Смерть вдоволь погуляла на европейских полях, «философские поля» же послевоенной Веймарской республики интенсивно засеваются семенами «жизни». Жизнь становится опорой новых мировоззрений. А раз это «жизнь», то мерилом ее служат субъективные переживания, а не аналитическое, строго рациональное продумывание проблем.

Против опасностей этой субъективности, которую Гуссерль называет психологизмом, он и борется всеми силами: «Кто спасет немецкий народ в его подлинном бытии?.. Кто сохранит непрерывность немецкого духовного развития?» Слова словно бы взяты из лексикона Хайдеггера, который появится у последнего лишь после 1925 года, и смысл его будет совершенно иной, чем у Гуссерля.

Гуссерль помнит Хайдеггера как своего ученика, последователя феноменологии, – до 1916 года. Но в продолжение 11 лет, с 1916-го по 1927-й, Хайдеггер не публикует ни одной работы. Вышедшая в 1927 году его, по сути, первая книга «Бытие и Время» («Sein und Zeit»), вобравшая в себя эволюцию воззрений мыслителя, ставшая событием в европейской философии и, кстати, посвященная «Эдмунду Гуссерлю в почитании и дружбе», для Гуссерля была полной неожиданностью.

Для нас же интересно, что самые первые страницы хайдеггеровской книги начинаются с обсуждения вопроса о забвении бытия. И тут же возникает вопрос: соседствует ли феномен забвения с феноменами молчания и замалчивания?

Гуссерль, создавший феноменологию в конце XIX – начале XX века, только в ней видит выход из невыносимой ситуации. Принципы феноменологии, без того чтобы вдаваться в сложности этой доктрины, требуют в данном случае хотя бы элементарного объяснения.

Принципы эти основаны на вере в присущую человеческому духу мощь идеального. И это не просто голое теоретизирование. Для Гуссерля важно спасти человечество.

Но можно ли себе представить, что в изверившейся, лежащей в руинах Европе кто-либо не посчитает безумием предлагаемое спасение через «чистые идеи», «чистое сознание»? А ведь единственно за ними Гуссерль признает абсолютное существование. Тем не менее Гуссерля радует, что «есть еще люди на этой мрачной земле. Если бы их не было, я бы все равно не пал духом и постарался бы построить их образно (эйдетически), будучи твердо убежден, что чисто поставленные идеи должны произвести соответствующих им живых людей».

По Гуссерлю, культура не может сама себя излечить после тяжелейшего кризиса. Для этого необходимо усилие. И врачевание может быть только с помощью строгой науки, априорно основанной на идеях (феноменах), – феноменологии. Ведь в каждой земной вещи и каждом живой сущности просвечивает ее идея. Именно после страшной войны, когда человек по макушку погрузился в собственную потерянность, начисто отлучившись от морали, спасти может лишь этический идеал.

«...Третий семестр, с тех пор как распустили войска, я вновь читаю перед... переполненными аудиториями. Гунны возвратились с полей – и что за гунны! – пишет Гуссерль. – За 30 лет у меня не было такой аудитории, движимой такой голодной тоской по идеалам, столь всерьез устремленных, столь сильно жаждущих религиозно-этического импульса, исполненных тяги к строгой... научно основательной философии и такой ненависти к фразе... и всякой кажимости».

Единственным идеалом, по Гуссерлю, для преобразования жизни – индивидуальной, общественной, жизни отдельной нации и всего, в данном случае европейского, человечества – является этический идеал.

Отсюда начинается и молодой Эммануэль Левинас со своим первым философским сочинением «Теория интуиции в феноменологии Гуссерля» (1930).

Этот беспримерный, беспримесный гуссерлианский идеализм в жестокое время человеческой опустошенности – удивителен.

Против него ополчаются серьезные мыслители, среди которых и выдающийся русский философ Лев Шестов (Шварцман), с Гуссерлем, кстати сказать, связанный дружескими чувствами, – он иронизирует над построением строгой науки в ущерб «фактической жизни» (хайдеггеровское понятие):

«Еще на книгах Гуссерля явны следы свежей типографской краски, а мир потрясают события, которые, конечно, никак не улягутся в «идеальную закономерность», открытую геттингенским философом. Проснутся ли люди или мир до скончания веков обречен на непробудный сон?»

Хайдеггер, все же ученик Гуссерля, более осторожно отделяется от учителя, строя свою феноменологию на базе «фактической жизни» и упрекая Гуссерля в неприятии истории. Хайдеггер любит рассказывать студентам анекдот о своем учителе. Он провожает Гуссерля, который едет в Лондон читать несколько докладов и перечисляет подготовленные им темы. «Где же здесь место Истории?» – спрашивает Хайдеггер. «Ах, история? – остановившись, задумывается Гуссерль. – Про нее я забыл».

При всем при этом феноменология Гуссерля по сей день остается удивительной, не теряющей своей важности, главой мировой философии, по которой выверяется немало проблем, а Эдмунд Гуссерль – великим европейским философом XX века.

Итак, начиная строить свою философию, Хайдеггер берет за ее основу вместо «чистого сознания» Гуссерля – «фактическую жизнь». А это весьма непросто – строить новую философию, искать ее нити в таком непроясненном, слишком очевидном, тривиальном понятии, как «жизнь».

Вещи повернуты к нам своей самоочевидной, банальной стороной, и необходимо длительное и терпеливое усилие, умение ждать, зная, что можно и не дождаться, чтобы вещи «заговорили». И Хайдеггер в ожидании начинает «пропитывать себя» банальностями: «Мы должны держаться в тени мышления без всякой научной нацеленности, вслушиваться в эти тривиальности, насладиться ими сполна, причем так интенсивно, чтобы эти тривиальнейшие тривиальности стали абсолютно проблематичными».

Один из его студентов оставил любопытное свидетельство об этом периоде:

«...Его семинары напичканы точнейшими общими замечаниями... Он едва двигается с места. И даже то, что он потом, после долгих разговоров, выскажет, временами ужасающе тривиально... Временами, да и в целом, он есть то, что можно назвать «глубоким»... Он сверлит, трижды вертится вокруг своей оси, неуверен... Начнет произносить важные слова и