Феликс ринулся к двери, но Лемуан бахнул ладонью по столу:
– Стоять! – И тут же спокойно добавил: – Ты подумай, мальчик: куда ты сбежишь от Поля Мари? Давай лучше поговорим.
С того дня они начали помогать друг другу. Феликс решал для Лемуана вопросы, связанные с полицией, Лемуан делился с ним слухами: какой пароход привез контрабанду из России и в каких количествах; кто является получателем груза на бумаге, а кто на деле.
Чтобы доказать Феликсу свое расположение, Лемуан надоумил его взять под крыло капитана сторожевого катера и его приятеля из таможни. Феликс явился к ним с обыском: мол, поступил сигнал о наличии нелегальной литературы на борту. Вместо листовок в тайнике был обнаружен опиум. Капитан и таможенник умоляли не сдавать их в участок; договорились на триста долларов ежемесячно. До покупки мотоцикла оставалось совсем недолго.
Дело Нины Купиной было пустое. Секретарь архива положил Феликсу на стол тонкую папку с надписью «Русские националисты»: три агентурных донесения, одно анонимное письмо, список фамилий и адресов.
Феликс снял трубку:
– Пусть участковые выяснят по больницам, не поступал ли к ним русский лет семнадцати – двадцати с огнестрельным ранением в ногу.
Через час телефон зазвонил: раненый нашелся в Шанхайском всеобщем госпитале на Северной Сучжоу-роуд.
2
Черное небо в окошке. Госпиталь, храп пациентов, запах этот противоестественный – медицинский. Назар лежал на боку, прислушиваясь к боли в лодыжке.
Курва китайская! За что погубила? Вдруг теперь охромеешь на всю жизнь? Слава богу, хоть вовремя привезли в больницу, а то всякое могло случиться: потеря крови, заражение. Доктор сказал: кость не задета. А может, наврал? Лицо у него паскудное – как будто он тут не лечит, а режет, чтоб работы поменьше было.
Больно-то как, граждане! Попросить морфию? А ну как его в счет запишут? И так, верно, сумма гигантская натикала: койка, постель, забота. Узнают, что у Назара денег – ни гроша, разбинтуют и выкинут на улицу: иди помирай к китайцам.
Надо представиться сыном миллионщика. Сказать, что путешествуешь по миру, а в проклятом Шанхае ограбили и чуть не убили. Обещать, что папенька из Парижа скоро денег пришлет.
Все из-за Марьи Заборовой, дылды проклятой. Назар отправился на заседание благотворительного в помощь русским эмигрантам общества: надеялся среди богатеев клиентов найти – фотографироваться. Марья с краешку на табуретке сидела: тощая, сухая, головенка маленькая. Подошла и сказала в нос:
– Я вас, молодой человек, давно наблюдаю. Думаю, вам не хватает истинного дела.
Назар и купился. Пошел с ней к кому-то на квартиру – там тайное собрание при свечах. Говорили красиво – о Родине, о нации:
– Наши планы: захват власти в России. Потом временная диктатура, а когда политическая ситуация стабилизируется и все враги будут вычищены – правление Всероссийского Земского собора.
Назар сидел и возбуждался. Третьего дня в синематографе видел картину – как император въезжал в Рим. Красота! Девушки ликуют, кругом розовые лепестки. Вот бы так в Москву въехать! Пусть не на колеснице, а хотя бы на броневой машине «танк».
Слушали – постановили: тайной организации остро не хватает финансов. Раньше за все платил чехословацкий консул, но теперь он скопытился. Марья предложила привлечь его кузину – чтобы она проявила гражданскую сознательность.
У Назара сладко запело сердце: ах, ах, Нина Васильевна – вот бы прийти к вам с визитом, в совместной борьбе поучаствовать… Написал ей три письма – ни на одно не ответила. Марья стояла над душой:
– Что вы ей пишете, будто в чувстве признаетесь? Надо построже: деньги на стол или будут последствия.
Она вновь созвала собрание. Назар объявил, что готов пойти к Нине Васильевне и поговорить с ней о долге: ну, пугнуть как следует, ножик к теплому бочку приставить или еще чего. Но одного его Марья не пустила.
Вот лежи теперь, растерзанный, на койке, кусай простыню, чтобы не плакать от боли. Ни одна сука не пожалеет: двадцать человек в палате – все дрыхнут.
Надо морфию спросить – пусть какие угодно счета выставляют, пусть снимают последнюю рубаху.
В щели под дверью заметался свет, загремели шаги. Назар приподнялся на локте:
– Сестра…
В палату вошли пятеро сикхов-полицейских.
– Вот он, – показал на Назара доктор.
Сикхи взялись за койку, приподняли. Назар хотел орать, но ему сунули в нос револьвер:
– Молчи.
Как в беспамятстве он поехал по коридору, по лестнице, а потом… в мертвецкую. Запах такой, что убиться можно. И чьи-то ноги на столе.
– А-а-а… – тонко завопил Назар. – Не трогайте меня!
Из темноты к нему придвинулась тень. Свет фонаря ударил в глаза.
– Ну, выкладывай, – произнес кто-то по-русски. – Кто организовал налет и с какой целью?
Назар закрылся руками, заплакал:
– Все скажу… Тайная организация… Возрождение России, чтоб против большевиков… Денег хотели достать на благие цели… – Назвал им какие-то фамилии, но не все: вовремя язык прикусил.
– Ну, не хочешь говорить – здесь посидишь до утра, – усмехнулся русский. – Охладишься немного. А завтра мы с тобой еще побеседуем.
Он что-то сказал сикхам, и они вышли. Один остался сторожить – тюрбан его видно было сквозь окошко на двери.
Назар приподнялся на локтях: на столе и вправду лежал мертвяк. Граждане, да что же это? Да какие они моральные права имеют человека к покойникам подкладывать? Назар сел на койке, хотел ступить на больную ногу – ой, нет!
– Тсс! Не шуми!
Услышав голос за спиной, Назар обмер. Теплый ручеек потек по ляжке.
– Это я, Марья Заборова. Я в этом госпитале служу. Тут дверь с другой стороны – пойдем, я тебя выведу.
От боли, от потрясения Назар опять заплакал. Марья подставила ему плечо, и он запрыгал вслед за ней.
3
Все-таки Китай в ноябре – дело хорошее, хотя, конечно, не как август в Москве. Выглянешь в окно – небо пронзительное, в лужах облака плывут, а поверх листок красный – то ли каштана, то ли платана. В общем, смотреть на ликование природы везде неплохо.
Макар Заборов, бывший артиллерист, бывший верноподданный Российской империи, собрался с дочкой в гости и ждал, покуда она шляпку на голову присобачит.
Дочка, Марья Макаровна, сказала, что на сборище будут господа-офицеры – сыновья
