Клим постоял перед черной дверью в ограде: растрескавшееся дерево, позеленевшие бронзовые ручки.
Плана у него не было. Имелась лишь подправленная Го записка от Теодора Соколова. В ней значилось, что Клим командируется в Пекин, чтобы помочь спасти видного советского работника Нину Купину.
Он взялся за тяжелый молоток, висевший на цепочке, и постучал в дверь. Открыл белый парень, похожий на студента.
– Вам кого? – спросил по-английски.
Клим объяснил, что ищет Заборовых.
– Погодите.
Парень затворил дверь и ушел. Клим ждал минут десять. Наконец послышались шаги, лязгнул засов.
– Клим, вы?! – То ли Паша, то ли Глаша кинулась ему на шею. – Какими судьбами? Вот уж не ожидала! Пойдемте, пойдемте… мы вас сейчас завтраком накормим.
Одноэтажный дом, выстроенный вокруг внутреннего дворика. Раскидистое дерево, пруд размером чуть больше ванной. В тени – стол с самоваром.
Седовласый мужчина в вышитой рубахе поднялся навстречу Климу, поглядел серьезно.
– Все свои! – закричала вторая мисс Заборова. – Это товарищ из Шанхая.
Девчонки ничуть не изменились – были порывисты и горласты. Только стрижки у них другие – покороче.
Клим был любезен и в меру сдержан. Объяснил, что готов идти в советское посольство и приступить к работе. Хозяева переглянулись. (Переиграл? Или начал распинаться не перед теми людьми?)
– Вы ничего не знаете? – спросил Валерий, парень, похожий на студента. – Наше политическое представительство разгромили. Маршал Чжан Цзолинь велел солдатам расстрелять китайских служащих, а советских держат в тюрьме по обвинению в подрывной работе. Мы тут отсиживаемся на полулегальном положении. В посольство даже не суемся, чтобы не провоцировать китайцев.
Подул ветер, и с дерева на скатерть упала тонкая ветка с шишечками.
– Так что же?.. Как же теперь?.. – проговорил Клим и не закончил вопроса.
Ты пытаешься сделать все, что в твоих силах, чтобы отвести свою маленькую беду. А для них это – муравьиные страсти. У них если беда – так в сверхтяжелом весе, в мировом масштабе. Рубцов (седой мужчина в вышитой рубахе) говорил, что военачальники Гоминьдана клялись в верности идеям ленинизма, но, как только Чан Кайши взял верх, тут же переметнулись к нему. Советские инструкторы один за другим уезжали домой. Оставаться в Китае было опасно.
– Они ведут наступление на нас по всем фронтам, – сказал Рубцов. – Английская полиция устроила налет на наше торговое представительство в Лондоне. В Варшаве убили советского полпреда, на китайской границе что ни день – провокации.
– Империалисты всего мира сговорились между собой… – подхватил Валерий.
У него на запястьях был длинный черный пух, так не вязавшийся с его полудетским лицом. Барышни Заборовы смотрели на Валерия с обожанием – наверное, вечерами, после партийной работы, здесь крутился партийный роман.
– Мне нужно составить отчет о ходе дела Бородиной, – произнес Клим. – С кем мне поговорить на этот счет?
Ему не ответили. Рубцов в который раз прочитал письмо от товарища Соколова. Поднял глаза на Клима:
– Здесь написано, что вы владеете китайским языком, в частности шанхайским диалектом. Это так?
Клим кивнул:
– Да.
– Хорошо.
Рубцов поднялся и пошел к дому. Клим проводил его взглядом.
– Очень хорошо, – повторил Валерий. – Вы прибыли как раз вовремя.
2
Нина пыталась предложить Феликсу Родионову выкуп за себя, объяснила, что если он ее отпустит, то станет богатым человеком.
– Я не имею никакого отношения к коммунистам!
Он только обматерил ее. Все припомнил – и отказ платить за отца Серафима, и девушку Аду, оставшуюся без средств.
Пока на «Памяти Ленина» шел обыск, пассажиров и команду держали на пароходе. Ни в трюме, ни в багаже дипкурьеров ничего не нашли. Единственной уликой был разобранный аэроплан: люди Собачьего Мяса решили, что он принадлежит Фане Бородиной, хотя по бумагам его хозяином значился Поль Мари Лемуан.
Бородина успела шепнуть Нине:
– Когда нас снова будут допрашивать, скажите, что вы моя двоюродная сестра, я подтвержу. Иначе вас могут посадить в яму.
Феликс Родионов велел пассажирам собрать вещи и выйти на палубу. Нина вернулась в свою каюту – там ее ждал Лемуан.
– Ну, я говорил вам, что ехать со мной не надо? Меня-то выпустят, а вас отвезут в тюрьму в Нанкин.
– Что вы наврали Родионову? – спросила Нина.
– Не ваше дело. Я в скором времени буду в Шанхае. У вас есть хоть один человек, кого вы можете попросить о помощи? Я передам записку.
Нина закрыла лицо руками. Клим? Он никогда не простит ее. Полковник Лазарев? У него есть дела поважнее – маршировать в волонтерском полку. Фессенден? Друзья-приятели, знакомые по его приемной? Они носа не покажут за пределами иностранных концессий.
– Я напишу Тони Олману, – сказала Нина.
– Валяйте.
Лемуан взял записку и спрятал ее в карман.
– Вы сможете дать телеграмму Даниэлю? – спросила Нина.
Лемуан посмотрел на нее с укоризной:
– Мистер Бернар вступился бы за вас по дружбе. Но чтобы вытащить вас из
Тамара говорила, что мы получаем то, о чем больше всего думаем. В свое время Нина так боялась ареста, так часто представляла, что она будет делать, когда к ней в дом вломится полиция, что, наверное, сама себя сглазила.
Сначала их держали в доме чиновника. Никаких новостей с воли не поступало, мир сжался до размеров крохотного дворика, где гуляли заключенные. Страстное желание вырваться на волю сменилось апатией.
– Всю жизнь живешь с уверенностью, что ты пуп земли, а поди ж ты, всем на нас плевать, – вздыхала Фаня.
Они с Ниной подружились. Им выделили одну комнату на двоих – спальню на женской половине дома. Фаня отдала Нине кровать, а сама укладывалась на длинном сундуке: то ли хотела доказать, что привыкла к походной жизни, то ли действительно ей там было удобнее.
– Как думаете, ваш муж вступится за нас? – спросила Нина.
