классовые враги, а врагам можно лгать – это у них военной хитростью называется. Анисимов письмо написал в Комиссариат по иностранным делам, попросил перевести «Монгугай» в речной док Гаочаньмяо – вроде для ремонта. Знаю, зачем ему этот ремонт потребовался! Но ничего… Выкинем всю сволочь с кораблей, оставим только самых надежных…
Сизым расслоившимся ногтем Глебов поскреб бровь.
– Вот скажите мне, господин журналист, почему иностранцы видят в нас преступников? Китайцы, которые их ненавидят, их не пугают, а мы, союзники, вместе на фронтах мировой войны бились…
Клим задумался.
– Потому что Китай для них чужой – и с этим все ясно. А Россия – это потерянный в детстве брат-близнец. Вот представьте: идете вы по улице, а вам навстречу – ваша точная копия, но оборванная, страшная, избитая. Вам жутко, вы не понимаете, как это может быть. Вы не хотите иметь с таким братом ничего общего, даже если он предъявит все доказательства, что вы – кровная родня.
Глебов хмыкнул:
– Ладно, наплевать – насильно мил не будешь. Вы пропечатайте в своей газете: мы, казаки Шанхая, учреждаем свой союз. Наша цель – объединение казачьих войск для взаимной духовной и материальной поддержки. И вот еще что: скажите всем, что я не отступлюсь – буду до последнего биться, но ребята мои сойдут с кораблей. И не как преступники или беженцы, а как оно подобает воинам союзной державы.
Генерал закашлялся.
– Велите подать воды! – крикнул, подбежав к нему, адъютант.
Официантов в зале не было, и Клим заглянул на кухню.
– Дайте что-нибудь попить, – попросил он повара, возившегося у раковины.
Тот повернулся – это был Теодор Соколов.
– Что вы тут делаете? – нахмурился Клим.
Соколов прижал палец к губам:
– Тс-с!
Клим бросился в зал. Адъютанта уже не было. Глебов, красный, с надувшимися на висках венами, жадно пил воду.
Клим выхватил у него стакан.
– Уходите немедленно, – шепнул он.
Генерал встревоженно посмотрел ему в глаза:
– В чем дело?
– Уходите!
И Клим первым метнулся к выходу.
Глава 48
1
Поначалу Ада стеснялась гонять Митю по своим делам, но он готов был идти с ней хоть на встречу с Бэтти, хоть на рынок, хоть в синематограф. Велишь ему: «Посиди у входа» – он будет сидеть.
Ада рассказывала ему о невыносимом Климе, о надеждах на то, что Даниэль снимет ей квартиру. У нее все не было случая намекнуть мистеру Бернару на свои жилищные обстоятельства: в волонтерском полку затеяли учения, и из конторы Даниэль сразу ехал по военным делам. Ада начала беспокоиться: вдруг его страсть подутихла?
Мите все можно было рассказать. Европейские церемонии и нормы морали были ему неведомы. Он давал такие советы, что Ада со смеху покатывалась:
– Тебе надо поехать в Шаньдун к одному моему знакомому. Он очень богатый купец.
– Зачем?
– Он недавно был в Шанхае, заглянул в кабар… кабэр… Не знаю как…
– Кабаре?
– Да. И ему так понравились русские девушки, что он все это кабаре забрал к себе в гарем. Это очень хорошо – теперь им не придется работать.
Митя все понимал буквально. Приходил к Аде:
– Мыла дай. Мне постирать надо.
Она совала ему десять центов, но он не брал:
– Зачем мне центы? Дай мыла.
Ада велела принести ей пирожное. Митя явился и с пирожным, и с деньгами.
– Ты не сказала «купи», ты сказала «принеси».
– Так ты что, обокрал кого-то?
– Нет. Я зашел в кондитерскую и попросил. Мне дали.
Почему-то Митю везде пускали и все ему давали.
Митя обзавелся новеньким велосипедом: сказал, что это подарок Небес. Ада позвала его с собой в книжный магазин на Фучоу-роуд. Он привязал ее покупки к багажнику, а сам пошел рядом, держа велосипед за руль.
Вечерело. Слуги несли гирлянды красных фонарей на бамбуковых шестах и развешивали их над входами в лавки.
– Мить, поедешь со мной в Америку? – спросила Ада.
– Поеду. А это где? В Японии?
Она рассмеялась. Правду говорил Клим: Митя – самый счастливый человек на свете: он не умел мечтать и не знал о существовании Нью-Йорка и Сан-Франциско.
А Ада была несчастна – даже новая книжка Агаты Кристи не радовала. Деньги, полученные от Даниэля, таяли: она хотела их сэкономить, но ей так надоело отказывать себе во всем!
– С монетами надо расставаться легко, – учила ее Бэтти. – Если ты сейчас не прибарахлишься чулками «кроссворд» в клеточку, значит, в твоей молодости их не будет.
У Ады было чувство, что Шанхай взял ее в тиски, загнал в душную комнату в «Доме надежды», где действительно не было места ничему, кроме бесплодных надежд.
– Я ненавижу Шанхай, – проговорила она, глядя на раскачивающиеся на ветру фонари.
Митя удивился:
– Почему? Шанхай – это такой поэтичный город. Видишь надпись? Там сказано: «Дом превосходных ароматов – музыкальные пиршества с вином для маньчжурских и китайских гостей». А вон там: «Облако радости» – часовая мастерская. А дальше – «Сад вечной весны – душистое зерно и все виды сушеных овощей». Это очень красивые слова.
Ада засмеялась:
– Но я же не понимаю по-китайски.
– Я тебе объясню. Смотри, лавка угольщика – «Небесная вышивка». Аптека – «Благополучный союз всех добродетелей»
– А вот там, над чайным домом?
– «Храм счастливой середины – продается полуденный чай, пилюли „Белого феникса“, помогающие женщинам, глазные примочки из восьми драгоценных веществ и верные средства против соблазнительных последствий опиекурения».
– А что написано над рестораном?
Митя вздохнул:
– «Таверна пьяной луны: мясо черных кошек – излюбленное лакомство кантонцев».
Некоторое время шли молча.
– Ты меня любишь? – тихо спросила Ада.
– Конечно. Ты хорошая.
