Посмотрев на себя, я рассмеялась. Ну вылитый маршал на параде! Поистине, чем больше стараешься, тем хуже результат. Лучше обойдемся народными средствами. Скомандовав себе «вольно», я причесалась, подкрасилась и отбыла в ресторан.

Туров ждал меня за нашим столиком. И не просто ждал. Посредине стола красовался большой букет гиацинтов! Я невольно бросила взгляд на другие столики. Какие-то маленькие букетики оказались и на них. Но не гиацинты. Выходит, это для меня?

– Глафира, я понял, что пить вам сегодня нельзя, но любоваться цветами, надеюсь, можно? – поднялся мне навстречу Никита. – Вот я и решил… Для поправки, так сказать, настроения.

– Спасибо. Это мои любимые весенние цветы.

– Мне тоже понравились. Яркие, пахнут весной.

Гиацинты благоухали на весь столик, а у меня забилось сердце от радости.

– Что будем есть для поднятия настроения? – поинтересовался он.

«О юбилее ни слова, – подумала я. – Значит, действительно это только повод?»

Но все же Туров пригласил меня для делового разговора, и я начала:

– Знаете, кое-какие мысли по поводу вашего юбилея у меня есть.

Порывшись в сумочке, я извлекла на свет свои записи и, глядя в них, хотела продолжить, когда он перебил:

– Ой, умоляю, давайте на потом оставим. И, может, даже вообще не сегодня. Совсем настроения нет. Как вспомню, что мне скоро пятьдесят, начинаю чувствовать себя птеродактилем или динозавром. А сегодня день такой чудесный. Солнечно. Весна. Хочется чувствовать себя молодым, полным сил. И такая чудесная возможность – пообщаться с приятным человеком.

Это уже было интересно. Он не просто оттягивал разговор о делах, а давал понять, что приглашена я сегодня совсем не за этим. Или мне снова кажется, а ему просто хочется сперва пообедать и поболтать? Я отважилась на провокацию:

– Для того чтобы почувствовать себя молодым и полным сил, пригласили бы кого-нибудь помоложе, а не заморенную работой и жизнью женщину. Боюсь, я не очень хорошее средство для вашего омоложения.

– Глафира, во-первых, перестаньте кокетничать, а во-вторых, с кем-нибудь помоложе, как вы изволили выразиться, я, наоборот, почувствовал бы себя даже старше, чем есть.

– Почему?

– Потому что молодость не заразительна, а разрушительна. Только глядя на молодого человека, окончательно понимаешь, насколько ты стар.

– Никита, ваши слова звучат ужасно. Я уже чувствую себя глубокой старухой.

Он досадливо крякнул:

– Вот. Поднял, называется, человеку настроение. Хотел сделать комплимент, а в результате вышло наоборот.

– Буду великодушна и разрешу вам объяснить смысл комплимента своими словами.

– А смысл его в том, что мне с вами замечательно разговаривается и у нас очень много общего.

Видимо, я не сумела скрыть изумление. Что у нас общего? Мы с ним встречаемся второй, ну третий раз в жизни, считая Лизину свадьбу, и почти ничего друг о друге не знаем.

– Не удивляйтесь, не удивляйтесь, – продолжал он. – У нас с вами масса общего. Детство прошло в одно и то же время и жили мы в одном и том же городе. Думаете, этого мало?

Я пожала плечами.

– Немало, – убежденно произнес он. – И юность у нас с вами общая, и зрелые годы…

– Ясно, в общем, мы с вами почти родственники.

– Не иронизируйте. Москва превратилась в настоящий Вавилон.

– Среди которого мы с вами единственные здесь родились, выросли и всю жизнь прожили.

– Некоторое преувеличение в ваших словах, конечно, есть, но в целом вы гораздо ближе к истине, чем думаете. Меня сейчас большей частью окружают люди, съехавшиеся со всех концов нашей необъятной родины. Начнешь что-нибудь при них вспоминать, а в моем возрасте уже иногда начинает одолевать ностальгия по молодым годам, так вот, ударишься в воспоминания, а в ответ – никакой эмоциональной поддержки. Я сперва удивлялся. Жили вроде в одной стране, ан нет: многое у нас было разным. До смешного: помните, хлеб был такой черный – «Орловский» назывался. Кирпичиком, с масленой корочкой. Вкуснейшая вещь, между прочим. А где-то, кажется, в конце восьмидесятых исчез. Кому он помешал? Хлебозаводы, на которых его выпускали, до сих пор есть, а хлеб отошел в область предания. А самое-то интересное, что и в прежние времена его, оказывается, нигде, кроме Москвы, не было.

– Помню. Я тоже его очень любила. – Я вдруг почти ощутила на языке вкус «Орловского». – А еще был такой круглый – «Столовый». Круглый, правда, и сейчас есть, только вкус у него совершенно другой.

– И от «Бородинского» нынче одно название, – скорбно проговорил Туров.

Я усмехнулась:

– Никита, можно подумать, мы с вами сидим не в одном из лучших ресторанов Москвы, а в голодающей губернии. Кто бы со стороны послушал.

– Зато единение налицо, – иронично откликнулся он. – Видите, я всего лишь два сорта хлеба упомянул, а какая у вас эмоциональная реакция! А будь вы на пятнадцать лет моложе или из другого города, сейчас в лучшем случае вежливо мне поддакивали бы. Знаете, даже у мороженого в разных городах был разный вкус. Например, эскимо за одиннадцать копеек в Москве это совсем не то, что эскимо за одиннадцать копеек в Ялте.

– И сама Ялта теперь, между прочим, уже заграница, – добавила я.

– Никак не могу привыкнуть. Меня все детство туда возили. До сих пор воспринимаю ее как родной город.

– И Ялту, и вообще Крым. – Я вполне разделяла его ностальгию.

– Вас тоже туда возили? – Он просиял.

– Всего один раз. Но, наверное, именно потому так ярко запомнилось.

– А куда именно?

– Куда-то под Ялту. Зрительных и эмоциональных впечатлений полно, а вот название поселка забыла. И спросить теперь не у кого.

– Моих родителей тоже уже нет. – Помолчав, он с задумчивым видом продолжал: – Представляете, папа мой умер в сорок семь лет. Моложе, чем я сейчас! А мне он казался солидным, пожилым человеком. Совершенно себя таким не ощущаю.

– Ой, у меня то же самое. Мама была такая строгая, я всегда ее побаивалась. Мне даже в голову бы никогда не пришло с ней на равных общаться: непреодолимая возрастная дистанция. Чтобы я могла с ней поговорить, как сейчас Сашка со мной! Да никогда! А уж выговаривать ей, как Мавра мне, – даже в голову не пришло бы. Это было просто невозможно.

– Похожее ощущение, – покивал Никита. – Дома отец и мать были полными хозяевами. Мои суждения и взгляды на мир их вообще не интересовали и в расчет не принимались.

– Полная диктатура, – хмыкнула я.

– Именно, – подтвердил он. – Любящая, но диктатура. Видите, и тут мы друг друга понимаем.

– Как странно, – поневоле вырвалось у меня. – Действительно, у нас много общего.

Он посмотрел мне в глаза.

– Ничего странного. «Встретились два одиночества».